«ТЫ ПРОСТИ МЕНЯ, ВАСИЛИЙ»

«Вся жизнь — в четырех папках», — с горьким недоумением констатирует вдова легендарного председателя Валентина, перебирая газетные вырезки разных времен и разных изданий. В папке с вырезками последних лет — «Комсомолка», российские «большие» газеты и множество публикаций в белорусской независимой прессе.

Когда Василий Старовойтов в почтенном возрасте стал политзэком, «принципиальную позицию» нынешних белорусских властей разъясняли ошеломленному народу и издания, которые принято называть государственными. Но вырезок с этими публикациями в собранных вдовой папках нет. Потому что в виновность Старовойтова перед новой властью не верит никто. Избегающие откровений с журналистами жители деревни Мышковичи — центра легендарного колхоза «Рассвет» — непременно замечают: расправились со Старовойтовым жестоко и несправедливо.

Две высоченные сосны

Василий Константинович Старовойтов ушел из жизни в феврале. Здесь все, с кем довелось перемолвиться, так и говорят: не «памёр», не «Бог прыбраў», как принято у белорусов говорить о смерти, а строгим и торжественным словосочетанием — «ушел из жизни», как будто давая понять, что человек-легенда сам решил, когда уйти, и никакие силы — небесные или земные — ему не указ.

Вдова Валентина рассказывает, что место на сельском кладбище предполагалось на центральной аллее, рядом с могилой Кирилла Орловского, первого председателя, сделавшего «Рассвет» рассветом и оставшегося в имени легендарного хозяйства. Рядом с Орловским Старовойтов, обеспечивший «Рассвету» расцвет, был бы как будто вторым. Вдова Валентина, выбрав иное место для могилы, необъяснимой женской интуицией поняла, что они оба — первые, и что только тот, кто не искренен, выстраивает память согласно табели о рангах.

«Здесь вот две сосны, — подводит к убранной венками могиле Валентина. — Это ведь как будто и мы двое». Судя по ширине ограждения, вдова оставила у могилы еще одно место.

Я смотрю на высоченные сосны и понимаю, что необъяснимым образом два могучих дерева и здесь соединили Орловского со Старовойтовым — рядом и одинаково высокими. Мне кажется, Валентина это тоже понимает и втайне гордится, что нашла такой символ.

Радуница, «Пасха мертвых», обозначена на сельском кладбище свежими веночками и цветами, оставленными у могил ломтиками пасхальных пирогов. Василий Шлындиков и Людмила Грязнова — коллеги Старовойтова по ОГП — кладут к могиле привезенные из Минска цветы, и этот букет тонет во множестве похожих. Даже оставшиеся с похоронного февраля венки и корзинки не растрепались и не утратили цвета, несмотря на долгие вьюги и короткую весеннюю хлябь.

Недалеко от могилы Василия Константиновича памятники первой жене Инне и сыну Дмитрию да белый мрамор для надгробия любимой внучке Настеньке…

Сломанная судьба

Дочь Старовойтова Наталья приехала в родительский дом ненадолго — установить памятник Насте, осмотреться-прикинуть, как возрождать осиротевшую усадьбу. Надо бы подремонтировать свою часть дома, но тяжелая болезнь и смерть Насти лишили семью средств, и Наталья с мужем работают в России, чтобы вернуться в Мышковичи хоть с каким запасом.

Работы в хозяйстве, где при отце заслуженно считалась его соратницей и опытным специалистом, для Натальи нет. «Ломая папину судьбу, они сломали мою», — сдержанно роняет Наталья Васильевна.

Центральная улица Мышковичей, поражавшая светлым обликом передового социалистического села, состарилась. В морщинках-трещинках фасады двухэтажных домов, в щербинах-выемках асфальтовая дорога. Мастерка и кисточки требует стоящий на холме все еще величественный Дом культуры, где в феврале с председателем Старовойтовым прощались друзья, начальники, односельчане. На кадрах февральской хроники — сплошь женщины, пожилые и помоложе. Работоспособные мужчины из Мышковичей в большом количестве подались на заработки в Россию.

«Как много сломано!», — говорит Наталья, вспоминая порушенный цех по переработке картофеля, практически безотходное производство, созданием которого Василий Старовойтов занимался с отраслевым столичным НИИ в пору, когда безотходные технологии еще казались фантастикой.

Не справедливым, впрочем, будет обвинить нынешнее руководство хозяйства в уничтожении «Рассвета». «Рассвет» на фоне иных виденных мною хозяйств отнюдь не догорает. Разве что высокой руководящей волей сломали его судьбу хозяйства-передовика, насаждая иные принципы лидерства.

Но сельские коттеджи на заложенных Старовойтовым улицах-бульварах разумностью бытового обустройства напоминают рациональные европейские усадьбы. Цветущие сады и палисадники демонстрируют любому заезжему, что деревня по-старовойтовски — не коровьи лепешки под ногами. А в паре километров — ровная улица агрогородка, символа крестьянского «процветания» новейшего времени, без садов, беседок, цветов, но с коробочками-сарайчиками, куда, как признавался мне один самый известный в стране руководитель совхоза, корова помещается только по диагонали.

Валентина

Я даже представить боюсь, что вынесла женщина, принявшая предложение почтенного по годам Старовойтова стать его «половинкой» и опорой. «Сказал безо всяких признаний-вступлений: «Валентина, переходи ко мне жить. Ты поможешь жить мне, я — тебе», — вспоминает вдова. Статная, красивая, подавляя дрожь в голосе и периодически вытирая набухающие слезами глаза, она проводит нежданных гостей по дому, где каждый уголочек и каждая вещь-вещица — ее память о счастье.

Мама, говорит, узнав о предложении Старовойтова, сказала: «Иди, дочка. Пусть год проживешь с ним, но это будет год твоего счастья».

Василий Константинович и Валентина прожили вместе 17 лет.

Когда был слаб и умирал, Старовойтов не отпускал ее не на минуту. Она ему читала и пела, пересказывала новости. Когда уставший Старовойтов засыпал, Валентина, сидя рядом, вязала крючком пестрые квадраты. Из квадратов потом собрала покрывало — полосками радуг и теней, ее надеждами и думами, укрыт сейчас диван на втором этаже дома.

Огромную комнату рядом она практически превратила в музей — фотографии, документы закрыли корешки книг в больших — на все стены — книжных шкафах, из содержимого которых при аресте имущества Старовойтова во время уголовного преследования судебные приставы старались выбрать «продаваемые» многотомники. Любимое кожаное кресло Василия Константиновича тоже было конфисковано вместе с диваном и журнальным столиком — «уголком», как говорят в народе.

«Уголок» из-под ареста выкупили дипломаты миссии ОБСЕ.

А Василий Константинович пробыл в заключении полтора года, встретив в тюрьме свой 75-летний юбилей. После двух сердечных приступов и микроинсульта, перенесенных в СИЗО, практически потерял зрение и долгое время не мог говорить. Журналист Павел Владимиров, по крупицам собиравший вести из мест заключения, обнаружил, что сокамерники, уважая несломленного «деда», прекратили в камере курить, чтобы хоть как-то облегчить Старовойтову физические страдания.

«Ты прости меня, Василий», — негромко поет вдова Валентина, единственно в сложившейся недавно песне обращаясь к Василию Константиновичу на «ты».

Как просить прощения всем иным, причастным к травле Старовойтова? И есть ли прощение тому, в чьих деловых и человеческих качествах он усомнился публично, объяснив, почему не поддержал эту кандидатуру на должность первого белорусского президента?

Говорят, смерть примиряет. Утихомиривает страсти между людьми. Все нечеловеческое, недочеловеческое, антилюдское смерть обнажает и вбивает в память так накрепко, что не одно последующее поколение будет об этом говорить.

…В райцентре Кировск, к которому по административной принадлежности относится «Рассвет» и Мышковичи, дважды Герою соцтруда Василию Старовойтову установлен бюст. При жизни, в 2000-м. После тюрьмы, из которой Старовойтова выпустили в 1999-м.

От бюста, «по разнарядке» положенного дважды героям, Василий Константинович отказывался.

«Умру — делайте, что хотите!», — говорил Валентине.

Понять бы еще, чего мы хотим не по «разнарядке»…

… В Мышковичах никто не сказал нам о Старовойтове плохого слова, но все, озираясь, старались долго не говорить.

Татьяна МЕЛЬНИЧУК