«ТЮРЬМА МОЖЕТ НАПУГАТЬ, НО ИСПРАВИТЬ — ВРЯД ЛИ»

На фото в газетах, которые у здания суда держали в руках неравнодушные люди, Анджей выглядел не менее сурово. Железный человек, прочитала я по этому лицу. До последнего будет отстаивать свои принципы.

…Анджей встретил меня на вокзале в Гродно. Совсем не похожий на себя с плакатов. Его глаза улыбались. Узнала его по майке «No pictures — no problems».

— Ты говорил, что даже в тюрьме чувствовал себя свободным. Расскажи, что сделало тебя таким?

— Понимаешь, в моей жизни на протяжении длительного периода был выбор: можно было отойти в сторонку или не промолчать.

Когда я в 2011 году сидел в гродненской тюрьме по первому уголовному делу, разговаривая с сокамерниками, узнал, что рядом сидит судебный исполнитель, который в мое отсутствие ломился домой к моим родителям, хамил им. Он учился в той школе, где преподавали мать и отец, поэтому его поведение было для них болезненно. У меня был на него зуб, конечно, я хотел дать ему по морде. И тут в тюрьме узнаю: Боже мой, этот «пассажир» рядом. При первой же возможности передал привет бывшему судебному исполнителю.

Потом мы встретились в коридоре. И я вижу, что это совсем другой человек. Он тянул раньше килограммов на 120, а тут стал весить чуть ли не в два раза меньше. Желание дать ему по морде сразу же улетучилось. Мы с ним сидели минут двадцать в «стакане» (переходная камера), и он рассказывал мне о своей судьбе. Я вдруг подумал: что я такой злой? (Улыбается.) Иногда жизнь человека очень больно пнет и расставит все на свои места…

А моя позиция прагматичная: когда ты знаешь, как здесь все устроено и как действует система, то должен сделать выбор — или уехать из страны, или, если остаешься и продолжаешь заниматься, например, журналистикой, в любой момент будь готовым попасть в тюрьму. И если это случилось, не стоит идти на компромиссы.

Думаю, что любые компромиссы, когда тебя арестовали, задержали и так далее, плохо кончаются. Это показывает история Алеся Михалевича. Это пример того, что случается, когда ты сидишь в тюрьме и начинаешь вдруг переговоры вести. Чтобы идти на переговоры, надо представлять собой силу. Иначе это будет не диалог.

Я не разговаривал с оперативными сотрудниками, со следователем. С самого начала, как только меня посадили, в камере оказался стукач, который пытался создать атмосферу: «Ууу, как страшно!». (Смеется.) Но мне это было по барабану. Я морально к этому был готов. Конечно, как любой человек в данной ситуации, испытывал страх. Но нельзя позволить, чтобы страх определял твое поведение. Это ни к чему хорошему не приведет. Его надо выключать.

— Ты знал заранее о том, что возбудят уголовное дело. Почему не уехал?

— Перед возбуждением первого дела передавали на всех тусовках: «Пускай Почобут уезжает». Здесь, в Гродно, тоже ходили «добрые» люди. А потом, когда я собирался ехать на конференцию, организованную польским Институтом международных дел, приходит следователь и говорит, что меня вызывают на допрос… Пока я был в Польше, пришла повестка о возбуждении уголовного дела.

Я не собирался уезжать. Когда пошли слухи о том, что меня посадят, редакция предложила мне покинуть страну. Но если ты знаешь, что ничего плохого не сделал и ни в чем не виноват, зачем уезжать?

Жена была сторонницей моего отъезда. Ей было тяжелее. Всегда тяжелее тому, кто за тебя переживает. А я думал, что тюрьма — это временно. В любом случае, какой бы срок ни дали, а эмиграция может быть навсегда.

— А как ты детям объяснял, почему оказался в тюрьме?

— Сын был слишком мал, чтобы понимать происходящее. А дочь была в курсе. На ее глазах меня и раньше арестовывали. Для ребенка это не самое хорошее, когда он видит, что в стране происходит несправедливость, и что это в порядке вещей. С другой стороны, можно прожить полжизни и не замечать этого…

Я как-то делал интервью с одним гродненским оппозиционером, который считает, что ситуацию в Беларуси можно сравнить с фильмом «Матрица». Помнишь, когда Нео предлагают: вот одна таблетка — и все будет по-старому, ты забудешь все, что с тобой происходило, вот вторая таблетка — и ты поймешь, что такое Матрица.

Здесь в принципе то же самое. Можно увидеть, как выглядит белорусская реальность, а можно тихо себе жить, смотреть БТ, слушать Лукашенко и думать, что так хорошо все и везде. А потом в один момент убедиться, как на самом деле. В тюрьме встречал людей, кто еще недавно был в чудесных отношениях с властями, открывал дверь чуть ли не ногой в кабинеты чиновников. А потом вдруг все менялось, и человек оказывался бесправным в стенах СИЗО.

Тогда люди начинают понимать, что у нас за ситуация, и радикально меняют свою оценку действительности.

— Анджей, скажи, чему тебя научила тюрьма? И может ли, по-твоему, пребывание за решеткой чему-то научить?

— Я никаких уроков для себя не извлек. Все, что я видел на свободе, было и в тюрьме. Единственное отличие — там все сконцентрировано. В тюрьме люди пытаются выжить разными способами. Это и на свободе развито. Некоторые пытаются выторговать себе лучшие условия и идут на сделку с администрацией, с оперслужбами. Что может быть хуже, когда человек прогибается?

Тюрьма может напугать, но исправить — вряд ли. Люди разные там были, в том числе и такие, которых не пожелаешь на свободе встретить. Помню, когда сидел в «карантине» в СИЗО (это первая камера, куда ты попадаешь), там было много людей и мне было видно, кому из них в тюрьме будет тяжело, а кому — нет. Причем это оказалось безошибочно.

Когда я оказался в камере СИЗО, увидел коллектив, который, очевидно, специально подобрали для меня. Там тоже был стукач. Меня об этом предупредили: мол, смотри, этот человек будет сидеть с тобой столько, сколько будешь здесь ты. Это оказалось правдой. Человека, который меня предупредил о стукаче, потом быстро перевели в другую камеру.

Однажды стукач мне сказал: «Слушай, а вот если бы с тобой сидел человек, и он тебе сказал, что его вызвали в оперчасть и пообещали: получишь наказание по минимуму, если будешь рассказывать, что происходит в камере. Ты бы к такому человеку претензии имел?» — «Нет, но если бы он мне сказал», — отвечаю. Он признаваться ни в чем не стал. Но было все понятно.

— Ты здорово похудел там. Сколько килограммов потерял?

— Около тридцати.

— И они не вернулись после освобождения!

— Раньше мой организм реагировал на стресс так: я его заедал пирожными, мороженым. Думал, завтра посадят в тюрьму, и этого не будет. (Смеется.) А потом я оказался за решеткой, а пирожных и мороженого там не было. Оказалось, что можно без них обойтись.

— У тебя отсрочка приговора на два года. Это значит, что уже осенью суд будет рассматривать твое дело?

— На самом деле процедура такая: отсрочка исчисляется с того момента, когда ты стал на учет в инспекцию по исполнению наказаний. У меня эта дата в сентябре. За несколько недель до истечения срока приговора инспекция оформляет материалы в суд, который решает, что с тобой делать, исправился ты или нет. По обычным делам это формальность. Если не было залетов, то на этом все закончится. А по политическим делам может быть что угодно. На данный момент ситуация такова, что власти вряд ли потребуется кого-то отправлять в тюрьму. Если же что-то изменится, опять начнутся «заморозки».

— Анджей, расскажи, что интересует польского читателя в Беларуси?

— Одна из причин интереса поляков к Беларуси кроется в истории Польши. В свое время они переживали то же самое, что теперь переживает Беларусь, и поэтому поляки откликаются на то, что происходит у нас: подавление оппозиции, аресты. Это вызывает общественный интерес в Польше.

В Беларуси нет такой солидарности, такого сочувствия, как там. Хотя тоже не всегда. Все меняется. Например, когда я освободился, меня на базаре некоторые узнавали, предлагали какие-то товары со скидкой, чуть ли не по себестоимости. В такси, помню, ехал, меня узнали, денег не взяли. Такие явления есть, но они не массовые.

Если бы в Польше кандидата в президенты, как Николая Статкевича, посадили в тюрьму с такими вопиющими нарушениями, его рейтинг зашкалил бы. Это был бы самый популярный политик! В результате он стал бы народным президентом. А у нас такого нет, поэтому власть может с ним делать, что хочет. Оппозиция делает разные интересные вещи, а в это время сидит один из ее лидеров. Это деморализует и тех оппозиционеров, которые на свободе, наглядно показывая им, что можно сесть в тюрьму и о тебе забудут.

Журналистское сообщество и его реакция на арест коллеги отличается. Я это испытал на себе. Коллеги проявляют солидарность, начинают писать, возмущаться, и на это реагируют политики.

Такой внутренней корпоративной солидарности у политиков я не вижу. Все вроде сочувствуют, а кроме сочувствия — ничего…

Обычных людей уже достало все, что происходит. Я для одного материала долго искал вменяемого сторонника президента, с которым можно было бы поговорить о политике. Полно невменяемых, у которых перепутано черное с белым, с проблемами восприятия действительности.

Обычно западные журналисты легко находят таких героев в деревне. Хватает таких бабушек и в польских СМИ. Обычно под выборы зарубежные корреспонденты едут в деревню, и там какие-нибудь бабульки в резиновых ботах им рассказывают, как они любят Лукашенко. Потом из этого следует вывод: белорусы поддерживают Лукашенко…

Но Беларусь изменилась за 19 лет. Сейчас большинство населения живет в городе. Была аграрная страна, сейчас деревня вымирает. На парламентских выборах я поехал в Минск в «мажорный» округ, где живут богатые люди, и там были сторонники оппозиции.

Мне кажется, если бы народ видел, что есть какая-то сила, которая противопоставляет себя власти, они бы выбрали ее. Но люди видят, что оппозиция раздроблена, послушают, как они друг друга поливают, и думают: не надо, спасибо.

— Так ты нашел вменяемого сторонника Лукашенко?

— Да, но потратил уйму времени. Непростая это была работа. (Улыбается.) Это был учитель, который осмысленно выбирал Лукашенко, но не одобрял того, что в стране есть политзаключенные и что экс-кандидатов бросили за решетку…

Татьяна ГУСЕВА, Gazetaby.com