«Я не тратил чувства на что попало. На зависть, ненависть»…

Поэзия Владимира Некляева — национальное достояние. Это признают, а точнее, признавали и Александр Лукашенко, и Зенон Позняк, который критикует поэта за то, что он занялся политикой. Вообще у Некляева довольно много оппонентов, каждый из которых будто бы знает лучше его, что и как ему делать.

— Как вы ко всему, что вокруг вас происходит, относитесь? — задал я первый вопрос в разговоре с Владимиром Некляевым.

— Спокойно. Наука уважать людей с другими взглядами не самая легкая, но как-то я сумел ее усвоить — и право каждого человека на собственное мнение для меня бесспорно. «Слушай, дубрава, что лес говорит», — говорили в моем родном Крево. Так что, мне кажется, я даже не учился — родился с этим.

— В различных справочниках указаны два разных дня, в которые вы родились: 9 и 11 июля. Почему так?

— В нашей удивительной стране все двойное. Два языка, два герба, два флага… Вот и у меня два дня рождения.

По словам матери — 9 июля. По словам отца (и записи в метрике) — 11-го. И хотя мать была, так сказать, ближе к процессу, но и отца, который, должно быть, два дня гулял, пока меня в метрику записал, также огорчать не хочется. Поэтому в оба дня радуюсь.

— Что в тех условиях, в которых вы находитесь (надзор уголовно-исполнительной инспекции), вас радует?

— Прежде всего то, что родился. Это невероятное чудо могло и не случиться. Ни 9-го, ни 11-го. Еще радует то, что есть любимая, давние и верные друзья, что меня не оставила поэзия. Хотя она — дама очень ревнивая, могла и оставить.

— Из-за политики?

— Больше как бы и не из-за чего. Между прочим, приняв решение заняться политикой, больше всего я опасался расставания с поэзией. Не ареста, не тюрьмы — расставания…

— А что в эти дни огорчает?

— Лучший современный поэт, народный поэт Беларуси Рыгор Бородулин теряет речь. Из-за болезни. Слово за словом. Я встречаюсь с ним — и мне сжимает сердце. Он мой друг, я его люблю, а сердце сжимает еще больше, когда думаю: вот так сегодня — слово за словом — вместе со своим лучшим поэтом теряет свою речь, свой язык Беларусь. Эта мысль, эта метафора меня ужасает…

— Вы не раз говорили, что именно ситуация с белорусским языком, культурой заставила вас пойти в политику. Теперь, пройдя через очень серьезные испытания, не жалеете об этом?

— Кто бы и как бы мне ни доказывал, что сначала демократия, а потом все остальное, не прав. Состояние языка, культуры, состояние белорусскости для меня и сегодня первейшая проблема. Демократии в мире, может, и не хватает, но все же местами она есть. В Европе, Азии, Америке, Австралии… А где еще есть Беларусь?

Нигде ее больше нет. Кому-то она со своим языком, культурой, историей без надобности. А мне без надобности никакая другая. Да никакой другой Беларуси и не может быть. Страна с другим языком, культурой, историей — другая страна.

Вот такой, другой, ее и делает сегодняшний режим. И пока он будет это делать, я буду ему противостоять. Всеми моими силами и возможностями. Поэтому я в политику пришел, поэтому в ней остаюсь.

Жалею ли, что занялся политикой? Я вообще не имею привычки жалеть о сделанном. Это пагубная привычка, пустая трата времени. Если вчера что-то сделано не так — сегодня переделай. Не удастся сегодня — попытайся завтра. Ежедневно что-то делай, а не сиди и не  скули: «Ай-яй, что же это я натворил…»

Это слабость. В детстве я видел, как волчья стая порвала собаку. Пока пес стоял, поворачивался, не сводя глаз с вожака, волки ходили кругом. Сел и заскулил — набросились и порвали.

— Наш мир — волчий?

— Наш мир человеческий. Хотя и с волчьими повадками. Но от повадок можно избавиться. От всяких — и прежде всего звериных. Избавление от звериного и есть — в моем понимании — история человечества. Это история культуры, которая и переделывает зверей в людей.

— Многие пытаются доказать, что белорусы своей культуры никогда не имели, что они воспитаны другой культурой, русской…

— Культура возникла хотя и на Востоке, но не на нашем. По Европе она двигалась с запада на восток, а не наоборот. И если говорить о литературе, которая является основной составляющей русской культуры, то родоначальником, создателем ее был Симеон из Полоцка. Это потом уже был Державин, который Пушкина заметил…

Другое дело, в каких условиях культура развивалась. Культура метрополии имела одни условия, культура колонии — другие. Белорусская культура до сих пор находится в колониальных условиях, и это главная причина, по которой мы являем собой не белорусское сообщество, а «славянский базар». Из-за этого и все остальное в стране не национальное, не государственное, а базарное.

Впрочем, то же самое происходит и в России — и по тем же причинам. Русская культура, потеряв имперскость, которая была ее стержнем, пришла в упадок, и никто не позаботился, чтобы ее поддержать. Все пустили в трубу.

— Июль — не только месяц, в котором вы родились, это еще и месяц очередного суда над вами. Вас могут снова посадить в тюрьму, а могут и освободить. Вы к чему готовы?

— Ко всему. Как и суд готов ко всему, что ему прикажут. Посадить, освободить…

Я об этом не думаю. Вон у меня весь стол незавершенными рукописями завален — некогда о судах думать.

— Если внимательно прочитать то, что написано о вас как о поэте, можно заметить одну вещь: всех удивляет, что качество ваших произведений с годами только возрастает. У большинства же поэтов пик творчества приходится на юные, молодые годы, потом идет спад. Как это объяснить? И какие свои книги вы сами считаете наиболее удачными?

— Наиболее удачные действительно последние. Начиная с книги «Прошча», вышедшей в 1996-м. Меня самого это удивляет, поскольку поэзия требует невероятной энергии, эмоций, сильных чувств. Возможно, они потому сохранились, что я не тратил их на что попало. На зависть, ненависть. Люди в большинстве своем, к сожалению, тратят себя преимущественно на это — и к моменту, когда Господь высылает им счет за оказанные услуги, приходят пустыми. Чудо жизни остается неоплаченным.

— Злу научиться проще, чем добру…

— Это правда. И здесь очень важно, чтобы повезло с первыми учителями. Мне повезло. Мой дед по матери, который и был для меня таким учителем, учил одному: любить людей. Говорил: «Всему остальному тебя люди научат».

— Вам 67 лет, но удивляет не только ваша творческая, но и физическая форма: никак не выглядите вы на свой возраст! Есть здесь какие-нибудь секреты?

— Нет. Но если надо, то пожалуйста.

Во-первых, я не воспринимал и не воспринимаю возраст как проблему. Каждый год не отнимает часть жизни, а добавляет. Это не потеря, а подарок. И слава Богу.

Во-вторых, что, может быть, действительно секрет, поскольку это важный вывод из моего жизненного опыта: человек молод или стар не настолько, насколько близко или далеко видит прошлое, а настолько, насколько близко или далеко смотрит в будущее. В будущее свое, своих детей, страны, народа … Так вот в этом я чувствую себя просто бессмертным.

— В прошлом году вышел ваш роман «Автомат с газировкой с сиропом и без», который признан одним из лучших белорусских романов и отмечен престижной премией Гедройца. А что в этом году ожидать?

— Готова к изданию книга «Знакі прыпынку». Вот, кстати, как перевести ее название на русский, если это и не «знаки препинания», и уж тем более не «знаки остановки»?.. Так что не надо доказывать, будто один язык богаче, другой беднее — в каждом есть свои преимущества.

«Знакі прыпынку» — это не то чтобы мемуары. Скорее, дневниковые записи. Не обозначенные никакими датами — просто течение жизни…

Иван ГРЕКОВ, «Белорусский партизан»