Некуда бежать…

То ли осень наступила, и подкатывает тоска и депрессия. То ли Земля маленько отклонилась от своей орбиты, и настроение — как у приговоренного к четвертованию. В общем, никакого позитива, как принято теперь говорить.

Есть этот позитив или его и в помине нет — все равно будь позитивен! Будь радостным, сияющим, как Буратино, только что вырезанный папой Карло. А я не хочу быть оптимистичным и радостным. Я такой, как есть. Почему? Потому что нет оснований быть жизнерадостным дураком…

* * *

Однажды я проснулся среди ночи. Со мной такое бывает. От беспокойства какого-то, что ли. Чувствую, что-то надо сделать срочно. Вспомнил: давно не звонил матери. Встал было, чтобы идти к телефону. Так ночь же! Уже по дороге молнией ударило в голове: кому? Кому звонить? Мать уже год лежит на поселковом кладбище… В окружении отца и мужа, моего брата. У них на могилах стоят типовые бетонные памятники, а у матери железный крест с очень красивой фотографией…

Наконец, опомнившись, думаю, что памятник на могиле матери ставить не буду. Зачем? Сотни лет славяне хоронят своих родных под крестами. Наше кладбище все усеяно одинаковыми памятниками. Зачем этот бездушный серый кусок бетона? В бетоне нет души, а в кресте она есть. Если есть душа, то ей посредством креста проще соединиться с небом…

Я, так сказать, православный атеист. Как и все остальные. И этим все сказано. Но тогда почему мне захотелось позвонить матери именно 30 августа? Потому что она умерла в этот день?

Мистика какая-то. Правда, после этого мне стало трудно называть себя атеистом. Скорее, я стихийный метафизик. Таким всегда трудно жить. Мне как-то не хватает позитива. Потому что вместо него у меня твердая уверенность: после смерти еще никто не воскрес. Кроме Иисуса Христа…

* * *

Иногда сижу на диване и пристально вглядываюсь в свой книжный шкаф. Выбираю: что бы почитать? И не знаю, что. Все уже перечитано по несколько раз. Некоторые книги могу цитировать наизусть, например, «Мастера и Маргариту». «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат…» Помните?

Что ж, идти в библиотеку? Я хожу туда только писать. Идеальная обстановка: тихо, как на том свете. Потому что сидим в зале только вдвоем. Я и библиотекарь. Она меня давно знает, фамилии не спрашивает, берет формуляр и что-то пишет. Я говорю: « Здрасьте. Ну, напишите мне «Историю Древнего Египта». Или «Золотого теленка». А, в общем, что хотите». Она улыбается и пишет. И никого. Правда, для детей устраивают какие-то литературные чтения, с обсуждениями и заключительным словом учителя литературы. Она объясняет, почему этот герой плохой, а этот — хороший. И вообще, что такое добро, а что — зло. После этого я скромно удаляюсь. Племя, елки-палки, младое, незнакомое. Зачем им знать про сущность добра и зла? В интернете все это подробно описано…

Объявлено, что библиотекарей будут сокращать. И музейных работников. И не очень знаменитых ученых, вроде мэнээсов, что значит младший научный сотрудник. А зачем так много библиотекарей? Кто-то ходит в библиотеки? Нужно больше продавцов, грузчиков, токарей, строителей, водителей… Зачем им знать, что в средние века во Франции жил философ Мишель Монтень? Что, его в холодильник поставишь? Кстати, у него в первом томе есть глава, которая называется «О том, как страсти души изливаются на воображаемые предметы, когда ей недостает настоящих». Ах, хорошо сказано! Как современно звучит…

А вот еще: «…что душа, теснимая страстями, предпочитает обольщать себя вымыслом, создавая себе нелепые и ложные представления, в которые и сама порой не верит…»

А в книжные магазины тоже давно не хожу. Чего душу травить? Увидел однажды увесистый том «Жизни и судьбы» Василия Гроссмана. Даже снял с полки. А потом увидел цену на последней странице — 200 тысяч рублей. И позорно бежал…

* * *

Культурный слой постепенно уходит. Кто приходит ему на смену? Люди типа: чего изволите, что вам угодно, сию минуту… Да, они тоже нужны, как же без них. Кто же вам подаст в ресторане котлету по-киевски? Кто, в конце концов, продаст вам кило колбасы? Кто все организует: котлету, колбасу, 150 коньячку?

Разумеется, ничего нового я не сказал. Такая жизнь наступает. И ничего не изменишь. Одно из двух: или приспособиться, или тихо уйти. На пенсию, если возраст подошел, или в вахтеры, или в дворники, или в помощники к надзирающему за планктоном… Библиотекарь и музейный работник теперь не требуются. Нужен помощник надзирающему. История повторяется.

Мое поколение воспитывали в атмосфере дружбы и взаимной любви, во что мы и сами не верили (см. Монтеня). А потом окунули мордой в обычнейшую жизнь. Нам не понравилось. Мы или начали спиваться, или пошли подметать дворы…

Дальше я окунусь в прошлое. Лично в мое прошлое. Чтобы слегка отдохнуть от повседневного мордобоя под названием современная жизнь…

* * *

Это утро помнится мне запахом жареного лука. Он идет из кухни. Мать готовит обед в поле. Сегодня мы копаем картошку.

Я просыпаюсь от яркого солнца. Через стекло бьет нестерпимо слепящий поток света. Наполовину еще летний, наполовину уже осенний. В нем нет летней жары, в осеннем свете чувствуется утомление и меланхоличное равнодушие.

На улице гремит повозка, коротко ржет конь. Это приехал отец. Сейчас мы с ним поедем на поле, я буду боязливо водить коня по бороздам, а отец — пахать. И обязательно он будет останавливать коня где-то посередине борозды и смотреть, какая картошка. А трава будет росистая, и над нами будет висеть бездонное голубое небо, немного уже пожухлое.

Потом из Гомеля приедут отцовы братья и сестра. К этому времени мы успеем вспахать уже половину поля. Можно и начинать…

Солнце уже высоко. И налево, и направо — согнутые спины, серые цепочки мешков, кое-где уже жгут ботву — кажется, что слышишь характерное потрескивание. День без ветра, столбы белого дыма тянутся вверх вертикально.

Наш участок возле чьего-то сада, видно, заброшенного: сентябрь, а яблок в траве полно. Под яблоней мы обедаем. И к нам подходит телка с мокрым черным носом и блестящими глазами. Есть ей не хочется, а просто любопытно: что эти люди здесь делают?

И обязательно мимо проходит или проезжает дядька. Дядька неторопливо скручивает толстенную цигарку — фабричный табак он не признает. Выпускает огромное облако вкусного дыма. И сам он спокойный, домашний какой-то, его разговор, по-местному круглый, намного растянутый, как бы с ленцой, очень подходят этому дню — мягкому, тихому, наполненному осмысленным трудом.

— Ну, само, как бульба?

— Слава Богу

— Ну, то добра. Дак я подойду через час?

— Да подходи, Петрович.

Заканчиваем мы, когда солнце висит уже над горизонтом, а восток начинает сильно наливаться темно-синим. Постепенно синева начинает переходить в зеленовато-фиолетовый цвет. Загораются матовые точки редких звезд…

Отец возвращается злой: тракторист, с которым договорились, спит пьяный. Решаем грузить мешки на возок. Все идут домой пешком, а мы с отцом везем картошку. Путь неблизкий, ехать на горе мешков страшновато.

Под колесами осторожно погромыхивает брусчатка, временами мы съезжаем с дороги в мягкую, теплую еще пыль. Сады вокруг нависают темными таинственными массами. От них пахнет молодым вином и сухой травой. Побрехивают собаки, сытно мычит корова, чисто гремит колодезная цепь, — ах, как много бы я дал, чтобы вернуть ту осень, еще раз пережить тот вечер. Когда деревья были большими, а ты счастливый. Только про это я даже не догадывался. Прошло, словно песок между пальцев…

Воспоминание не может быть радостным, оно бывает только печальным. Воспоминание — это прожитое и пережитое. То, что не вернешь…

Прощальным костром

Догорает эпоха…

* * *

Так куда бежать? Вперед — поздно, назад — нельзя. Некуда бежать…

Сергей ШЕВЦОВ