«Убыл по приговору»…

Я много езжу по стране в эту президентскую кампанию. И сталкиваюсь в основном с непростыми проблемами, сложными житейскими историями, драмами и даже человеческими трагедиями. Но то, что услышала в Вилейке, всколыхнуло душу особо…

Проблема смертной казни в обществе то вспыхивает, то гаснет— от приговора до приговора. Нередко — после скупой информации о том, что приговор приведен в исполнение. Сколько раз становилась свидетелем реакции людей: от жесткой поддержки («Поделом, вон что натворил!») до искреннего возмущения фактом казни («Бог жизнь дал, значит, он, а не судьи, забрать ее должен!»)… И куда реже слышу о том, каково смириться с «исполнением» родным и близким расстрелянного преступника.

Эта тема чаще остается вне общественного внимания. Почему? Разве она не важнейшая составляющая часть неоднозначной, острой, болезненной проблемы, которая на деле касается всей страны, а не только семей убийц и жертв?

Напомню: Беларусь не входит сегодня в Совет Европы из-за того, что мы единственная страна Старого Света, где смертная казнь узаконена.

…Так вот, о встрече в Вилейке.

Тамара Селюн узнала о том, что я встречаюсь с местными активистами, уточняю с ними различные аспекты своей избирательной программы. И хотя она не входит ни в какую из демократических структур, пришла, слушала, а затем предложила поговорить о том, что ее волнует.

Нервничала… А как по-другому, если 23-летний сын, студент-историк, действительно устроил жестокий самосуд над женой и ее любовником.

— Да, страшный грех, о чем и написала митрополиту Филарету, когда просила, чтобы он повлиял на отмену смертного приговора. Огромное материнское спасибо ему за понимание и участие… Но даже этого заступничества не хватило… В прошлом апреле как раз собиралась на встречу с Пашенькой, а тут сообщение адвоката: ему в СИЗО сказали, что «Селюн убыл по приговору». Господи, какая страшная формулировка!

Это для юриста и любого постороннего человека все однозначно и ясно, если речь о человеке, приговоренном к высшей мере наказания и в помиловании которого президент в качестве последней инстанции отказал. Но как воспринимает эти слова мать? Которой до сих пор никто письменно, официально ничего не сказал о расстреле сына.

Неформально она слышала от чиновников глагол «расстреляли», но — никаких бумаг в подтверждение. А официальная дипломатично-уклончивая фраза «убыл по приговору» оставляет в сознании Тамары призрачный, иллюзорный, но шанс…

И вроде мама все умом понимает, но что делать с сердцем? Оно, материнское, слепо верит в лучшее… И душа материнская живет надеждой: сын, кровиночка, Павел, жив… Вот и рождается, гаснет, снова загорается фантастическое предположение: а может, на заводе каком сверхвредном Паша страшную вину свою искупает, может, в шахтах каких урановых или в медэкспериментах тайных… Ведь может, а? Ведь не сказали же, что все — конец!

— …Вы ведь тоже мать… Тогда поймете: для меня те пятнадцать месяцев — это каждодневные мучения, сомнения, сорванные нервы, — делится переживаниями Тамара Селюн…

Для меня совершенно очевидно: она на этом свете лишь из-за веры, что наступит день, когда узнает правду — умер Павел или нет, где похоронен, если случилось наихудшее, куда она может прийти и погоревать, поговорить с ним, зайти в церковь и помолиться за упокой…

Сына в разговоре со мной не оправдывала, плакала лишь о том, что не может увидеть могилу, прийти туда на Радуницу, погоревать о случившемся…

Соглашается, что смертную казнь поддержал референдум 1996 года, что многие в ее окружении до сих пор за «высшую меру»:

— Меня вот даже родственники не поддерживают, а знакомые вовсе безразличны. Да, народ тогда решил, власть и сегодня за то решение. Но ведь разговор тогда, 19 лет назад, шел о казни как временной мере, временной!

Слушаю ее и понимаю — пришло время по-новому осмысливать давнюю тяжкую проблему. И начать надо с пересмотра еще советской практики скрывать от родственников дату исполнения приговора, место захоронения.

Сегодня ведь 2015-й, а не 1937-й — условия в стране и обществе поменялись…

Ан нет: как в давние времена, и сегодня приводится контраргумент: если о могиле будут знать все, могут осквернить, ведь Павел в приступе ярости натворил такого, что и представить трудно…

Женщина возражает: да, виноват, не помиловали, закон убил сына, только ведь труп могли ей передать, и она сама либо с представителями расстрельной команды тайно бы его похоронила, никто бы и не узнал, а в ее сердце боли было бы меньше… Да и справедливости в таком варианте больше.

Мать недоумевает: почему Беларусь равняется на Китай, где трупы также не выдают, а, скажем, не на США, где поступают совсем по-другому?

С этими вопросами и пришла на беседу ко мне: помогите еще раз озвучить проблему…

Что ж, замалчивать ее нельзя, к решению референдума 1996 года нужно возвращаться.

И начать этот процесс следует с гуманного, христианского шага — матери, родственники должны знать, что и когда случилось с их близкими, должны иметь возможность приходить на могилки к тем, от кого они несмотря ни на что не отрекаются…

Напомню, Комитет ООН по правам человека рассмотрел белорусскую «расстрельную» практику и вынес такой вердикт: «Обстановка полной секретности в отношении даты казни и места захоронения и отказ в выдаче тела для захоронения равноценны запугиванию или наказанию семей, поскольку их намеренно оставляют в состоянии неопределенности и психических страданий».

Исповедь Тамары Селюн — яркое тому подтверждение.

Беларусь — последняя страна в Европе, где смертная казнь не отменена.

В следующем году — 20-летие референдума, где одним из вопросов был этот, который сегодня мешает и Беларуси в целом стать полноценным европейским государством, и приносит столько страданий тем, кто попал под колесницу судьбы…

Снова повторюсь: тогда речь шла о том, что это тяжелое решение — временное. Возможно, в середине мрачных, безысходных 1990-х оно имело смысл. Но совершенно уверена в ином: 20 лет достаточно для того, чтобы остановиться, оглянуться и понять — пришло новое время. Ситуация поменялась. И с ней надо считаться.

Президент, депутаты, министры, обычные граждане постоянно, с гордостью повторяют, что Беларусь — страна в центре Европы, что мы испокон веку европейское государство.

Раз так — а это именно так! — пришло время принять решение о запрете смертной казни. В Европе также хватает преступности, но ведь она отказалась от того, за что цепляются сегодня белорусские законники и силовики.

Не народ инициировал вопрос о смертной казни на референдуме-96, а власть. Люди лишь поддержали тогда законодателей — подчеркну еще раз — на некое время.

Убеждена: оно, время, вышло.

И теперь уже сама власть должна отменить процедуру казни. Потому что этот вопрос давно уже вышел за рамки права и стал чисто политическим.

Так примите правильное решение, господа политики!

В конце концов, в массе своей вы — христиане…

Татьяна Короткевич