От катастрофы — к саду надежды. Продолжение

Продолжение. Начало в № 11

Ирина Грушевая вспоминает…

— Образно говоря, Геннадий бился в кровь о стену отечественной бюрократии, и мне очень хотелось ему помочь.

Советский Союз трещал по швам. Рушилась стена лжи советской пропаганды. Прежде всего, по отношению к Чернобылю. Вначале никакой правдивой информации не было вообще. Позже мы узнали, что пожарные ценой своих жизней спасли Европу от страшной беды.

А ведь кроме них было еще огромное количество людей, которых можно было защитить, если бы сразу знали правду. Увы…

Так совпало, что Геннадий, словно лупа, которая собирает вместе множество солнечных лучей и прожигает твердую поверхность, сумел сфокусировать несогласие существовать во лжи и нежелание жить по-старому.

Не только в нашей семье, но и в тысячах других белорусских семей. Когда люди осознали, в какой тьме лжи они жили — сначала ленинизм, потом сталинизм, коммунизм и, наконец, Чернобыль — родилось противодействие. Чернобыль стал последней каплей в череде мифотворчества и обмана.

Я благодарна судьбе за встречу с Геннадием и за то, что мы вместе пережили время перемен. Как известно, жить в эпоху катаклизмов не хочет никто, говорят, их нужно вообще бояться, но именно это время было самым счастливым и интересным в моей жизни.

Мы смогли его использовать как для собственного роста, так и для того, чтобы изменить ситуацию. И в стране, и в сознании людей.

Мы сумели многим помочь понять, что никто не изменит нашу жизнь, кроме нас самих. Именно мы сами, а не некий «добрый дядя», правительство, власть. Лучше самих людей, как и в чем им нужно помочь, не знает никто. Начинается все с каждого из нас. И каждый ответственен за своего ребенка, свою семью, деревню, страну.

К счастью, нам удалось «втиснуться» в очень небольшое временное пространство — с 1988-го по 1994 годы. Всего шесть лет, но их оказалось достаточно для того, чтобы перевернуть наши личные жизни, жизни сотен тысяч белорусов и огромное количество жизней людей за рубежом.

Мы как бы поднялись на высоту птичьего полета и увидели, что мир дышит так же и переживает точно так же, как и мы. Что все страшилки про «злобный враждебный капитализм» не более чем мифы советской пропаганды. Поднялись и увидели людей, которые хотят помочь попавшим в беду.

С этими людьми и начали вместе думать о том, как и что лучше делать, как привлечь побольше сторонников. Изучали узкую проблему досконально и становились экспертами в определенных областях. Ведь поначалу мы все очень многого не знали и не умели. Например, как помогать другим, организовывать детские поездки, собирать пожертвования и т.д.

На Западе об этом тоже не имели никакого представления…

Проходило огромное количество встреч, разговоров, мы анализировали ошибки, недочеты и даже полные провалы. Мы жили необыкновенно насыщенной жизнью, но с таким доверием друг к другу, что когда происходила какая-нибудь ошибка, не пытались сразу искать виноватых среди иностранцев, а говорили — у вас не получилось, потому что где-то ошиблись и мы.

Ни на Западе, ни на Востоке нет больше ни одной страны, куда бы (не туристами) с самыми наилучшими побуждениями приезжало столько иностранцев, и чьи дети оздоровлялись так массово.

Хотя поначалу бывало всякое…

Помню, после первых приездов в хойникской газете первый секретарь райкома партии писал: «Ездят тут всякие иностранцы, вынюхивают, заразу привозят…»

У советских людей перед миром тогда был огромный страх. Неприятие. Высокомерие насчет того, что мы самые лучшие. А потом, когда они увидели, что на Западе люди их общественного статуса (врачи, учителя, инженеры, водители, продавцы) живут гораздо лучше, тогда началась демонстрация высокомерия бедности. Дескать, «нам бы их проблемы»…

Легко сказать, но очень трудно сделать. Геннадий осилил, практически сломал невозможное — психологию советского человека. Созданный им фонд перевернул мировосприятие людей.

Я работала преимущественно на Западе, где убеждала людей помогать Беларуси. Мне было непросто, но проще, чем Геннадию. Он избавлял мозги тысяч людей от ненависти, высокомерия бедности и ложной гордости.

Доводилось слышать: «Зачем у них просить помощи? Они же фашисты, которые уничтожили мою деревню!»

И тогда мы были вынуждены объяснять, что это обычная подмена понятий, что зло творили не они, что это дети и внуки, которые тоже страдают от того, что их отцы и деды когда-то были в нашей стране вместе с фашистами.

Все было очень непросто, но когда люди начали ощущать себя людьми — благородными, великодушными и даже щедрыми, принимая иностранцев, когда они вместе — даже не с потомками, а с прямыми наследниками тех, кто разрушал их деревню, вместе плакали, пели песни, ходили в баню, пили водку, это было «тихой революцией», сделанной фондом «Детям Чернобыля».

Ломка восприятия советского человека произошла и с другой стороны. Никто не заставлял иностранцев нам помогать. Они сами приехали в Беларусь, чтобы во всем разобраться и все оценить лично. В их сознании тоже произошла «тихая революция».

Конечно, было много тех, кто приезжал только для того, чтобы дать. И было немало тех, кто хотел только брать и ничего при этом не делать. Такие отношения тоже установились. Мир многообразен, и я не хочу его идеализировать.

Но фонд следовал философии, провозглашенной Геннадием. Философии добра. Философии «давайте делать вместе».

Те, кто придерживался схемы «давать-брать» от нас ушли. И слава БОГУ!

Мы как бы складывали свои идеи в общий котел, а потом извлекали из него общее дело.

Например, в Белыничах в подвале детского дома установили сушильный агрегат, чтобы там не стояла вода, построили баню в Калинковичах и Быхове.

Из сострадания те же немцы приглашали белорусских детей отдохнуть в их стране, а мы, как организация, разговаривая с людьми в городе, где будет укомплектована группа (строительной бригадой, например), предлагали им самим что-то для себя сделать.

Расскажу типичный случай.

Геннадий спрашивает: «Почему ваши дети едут за рубеж?» В ответ звучит: «Потому что мы живем в зараженной зоне». Тогда он говорит: «Хорошо, зона зараженная. Но у вас что — рук-ног нет? Что сделали хорошее конкретно вы? Теперь будете ждать очередную подачку? Так не пойдет. Раз ваши дети отдыхают в Золингене, сделайте что-то хорошее для других детей!»

То есть, помогая людям, мы всегда старались разбудить в них самих активность. Чтобы они не были жертвами, которые протягивают руку за помощью, а сами были готовы что-то делать для других.

Например, если хотели строить церковь, то детей из радиационного Жлобина посылали за границу, а жлобинский комбинат бесплатно выделял для строительства железобетонные конструкции.

К сожалению, иждивенческой психологии проявлялось тоже немало…

По опыту фонда знаю, что сначала человек держит протянутую руку — дай, потом открывает рот и просит положить в него, а потом этот рот увеличивается до размеров вселенной — и все мало.

Делать из человека паразита — не наш путь.

Всего за шесть лет (не только благодаря оздоровлению детей) нам удалось разбудить в людях инициативу. Возникли проекты помощи старикам, инвалидам, больным детям. Создавались соответствующие инициативные группы, и наши граждане с помощью иностранцев сами занимались социальной работой. Самостоятельной, а не той, которой занимались государственные структуры типа собесов.

Это было совершенно новое движение. За шесть лет оно обрело поистине впечатляющие масштабы. Если людям немножко помочь, непременно раскрываются самые лучшие качества каждого человека. Они, эти качества, есть внутри у всех.

В 71 районе Беларуси Геннадию удалось создать подобные группы. Группы людей, которые были заинтересованы строить социальную работу, потому что благодаря ей у них начиналась совершенно новая жизнь. Их дети ездили на оздоровление за границу, к ним приезжали иностранцы, которые становились их новыми друзьями. Насущное становилось гораздо интересней, и они играли в нем далеко не самую последнюю роль.

Люди стали жить совсем по-другому. В любой момент руководителям инициативы, ответственным за набор детей или распределение гуманитарной помощи, они могли предъявить претензии по количеству детских поездок за границу, задать вопросы насчет правильности распределения гуманитарной помощи. Дескать, почему что-то делается не так, как бы им казалось справедливым.

К государственным структурам предъявить подобные претензии невозможно в принципе. Все двери там всегда будут закрыты. Здесь же каждый должен был публично аргументировать свое решение. И быть при этом предельно убедительным, иначе от его авторитета очень скоро ничего не останется, и освободившееся место займет кто-то другой.

Словом, формировалось гражданское общество.

Конечно, было немало ошибок, но все увидели, что при таком подходе жизнь становится более справедливой, насыщенной и разнообразной.

Подобные примеры были очень показательны и для всех остальных. Сторонние люди стали приходить и говорить: хотим жить так же. Спрашивали, что нужно делать, и тут же генерировали свои идеи. Если речь шла о клубах пожилых людей, то предлагалось собрать дедушек-бабушек, подарить им на праздники цветы, испечь печенье, напоить стариков чаем и т.п.

Люди учились приносить другим радость. Порой это было просто потрясающе и давало такой эффект, что, когда встал вопрос о возвращении государственной опеки (государство лучше знает, что людям нужно) и создании департамента гуманитарной помощи, а тех, кто поднял голову, силой заставили ее вновь опустить, это стало настоящей трагедией.

К счастью, на тот момент мы уже успели понастроить столько, что никому и по сей день до конца не удалось разрушить.

Люди попрятались, но продолжали делать то, что делали раньше. Может, они использовали другие формы, может, эффект уже был не таким, как прежде, но полностью повернуть время вспять — не удалось.

Александр Томкович

Читайте также:

От катастрофы — к саду надежды

Олег Волчек: «Пришло время создать в Беларуси современную европейскую прокуратуру»

Смертная казнь в Беларуси: пора отказаться