Олег Хоменко: Самый большой страх вызывает непредсказуемость репрессий и непонимание того, как на них отвечать

— Как преподаватель, вы поддерживаете желание студентов присоединяться к протестному движению?

— Студенчество и преподаватели всегда были элитой, откликались на все политические события. Не случайно, когда нас присоединили к Российской империи, в первую очередь были уничтожены высшие учебные заведения.

К сожалению, мы сегодня не понимаем, что политика значит. Вот нам говорят — «не лезть в политику». На самом деле это значит: «Будьте рабами, молчите, за вас все решат».

— До недавнего времени в Беларуси считать себя аполитичным было обычным делом.

—Тот, кто говорит, что находится вне политики, подразумевает, что ни за что не хочет отвечать. В западном обществе такой подход уважается, хотя он и асоциальный. В Беларуси он означает абсолютное рабство, если у тебя есть только обязанности, а прав нет. Знаешь ли ты свои права, можешь ли их защитить, есть ли у тебя для этого инструменты?.. Нет, ты же вне политики, поэтому ты идешь, куда надо властям, работаешь столько, сколько прикажут, и умираешь, когда скажут.

Сегодня народ пытается определить себя как политическую нацию, но делает это стремительно, а потому не очень удачно. Мы поняли, чего не хотим, но не знаем, чего на самом деле хотим. Для политической нации этого мало. Нам нужно избирать и ценить лидеров, но это ответственность, к которой мы пока не готовы, поэтому снова ждем призывов или приказа.

Сейчас мы пытаемся оформиться в нацию. Нам бы еще хоть пару месяцев, но уже в ближайшие недели перед нами будут поставлены такие экономические, геополитические и технологические вызовы, на которые, я боюсь, мы не найдем ответов. Но, возможно, мы сдюжим выстоять, если наши враги совершат ошибки.

У нас очень мало времени стать нацией, а общество наше сепарировано, мы даже не можем назвать вещи своими именами — мы говорим о революции, а это, к сожалению, просто протест. Революция для смены власти должна обладать физическим, социальным, политическим и финансовым инструментами, а мы пока имеем только эмоциональные и моральные преимущества. Надо заметить, что умирать и страдать за Беларусь мы научились и готовы, а вот убивать за Беларусь мы не умеем, не хотим и не собираемся.

— Это же хорошо, что мы не обозлились?

— Плохо. Я вижу другую сторону этого явления: мы боялись рассердиться. Боялись грязными тапками становиться на скамейки. Боялись во время протеста переходить улицы на красный свет. То, как ведет себя наше общество, — это, конечно, умиление и гордость до слез, но мы до сих пор не заметили, что очень напуганы.

— Как в нашем обществе появился такой прочный страх?

— У нас есть бэкграунд насилия. Люди за сорок никому не верят, делают то, что им сказали, а то, что не сказали, никогда делать не будут — это их молчаливый протест. Молодое же поколение пытается самостоятельно мыслить и понимает, что прежнее сопротивление не дало никаких результатов, поэтому оно немного смелее. Так или иначе каждому нужно принимать собственные решения — а не хочется. Поэтому все тыкают пальчиками в смартфоны и ищут, чтобы кто-то что-то подсказал. И в итоге остаются недовольными, так как не находят ожидаемой мудрости. И это становится оправданием, мол, я не боюсь, просто нет лидера.

— А какую роль страх играет в нашем протесте?

— Есть в современном фольклоре байка про пьяницу Мишку: «Мишка, ты куда собрался?»— «Иду с вами на площадь — «Ты глупец, тебя же там убьют!» — «Чем так жить, пусть уж лучше убьют».

Народ, как этот Мишка, меньше боится умереть, чем жить. Сейчас самый большой страх вызывает непредсказуемость репрессий и непонимание того, как на них отвечать.

— До сих пор действия властей были для вас предсказуемыми?

— Все, кроме автомата, было абсолютно непредсказуемо. Хотя года четыре назад Лукашенко публично сказал: «Владимир Владимирович, мы еще спина к спине будем отстреливаться». Я тогда думал, что он шутит — оказалось, нет. ОМОН же действовал предсказуемо, ему было приказано публично «показать, кто здесь хозяин». Я немного знаю некоторых из этих людей: они не просто хотели почувствовать себя хозяевами — им сам царь дал приказ «душить скверну», причем с обещанием, что никаких последствий не будет. Когда раб получает от хозяина деньги и такое разрешение на насилие, он звереет, там человеческого ничего не остается. Это самые страшные личности, даже в искусстве никто не хочет прибегать к грязной, антигуманистической теме опричников, хунвейбинов и других.

— Стало ли для вас сюрпризом, когда был разгромлен Купаловский театр, а дипломаты стран ЕС должны были охранять Светлану Алексиевич?

— Конечно, не стало, но для режима они прежде всего не представители сферы культуры, а публичные, влиятельные лица. Власть уверена, что это обслуживающий персонал, который должен танцевать там, где им скажут, за деньги, которые им дадут. Причем денег дадут, сколько захотят, а не сколько это реально стоит. Власти глубоко наплевать на национальную культуру, для нее это постоянная зубная боль, мол, ну что там этот Купаловский, у нас что, мало артистов? Они абсолютно не понимают их достоинства. Для них это просто известные люди, у которых много подписчиков. Поэтому в первую очередь охотятся не на артистов Купаловского, а на Дудинского и Кохно. Во-первых, они прикорытные предатели, во-вторых, в среде сознательного электората имеют постоянную популярность. Власть держит тотальный контроль за известными личностями, они все находятся под пристальным наблюдением.

— Вообще, обществу сегодня до культуры?

— Культура очень нужна, но пока мы не знаем, чего от нее хотим. Нам нужны пассионарии, эмпаты и нонконформисты, которые двигают мир вперед. Сегодня это уже не ученые, поэты и политики, которые раньше были элитой и которых сегодня по привычке гоняет власть, а волонтеры, мученики, знаменосцы. И публичные личности — спортсмены, блогеры, фотомодели. И деятели культуры, которые не хотят врать. Алексиевич для меня элита, а для тех, кому двадцать, — нет, а протест делают именно они. Мария Колесникова теперь героиня Беларуси и сильный знаменосец, и не потому, что порвала свой паспорт, а потому что не уставала говорить: «Белорусы — вы невероятные». Для терпеливых, отверженных, нищих белорусов с их молоком и картошкой это было просто масло на все их раны.

— Как исследователь фольклора скажите, есть ли в последних событиях проявления чего-то белорусского аутентичного?

— На флаге Великого княжества Литовского в XVII веке на одной стороне был Христос, а на другой Божья Матерь — он был двусторонний. В костелах отводилось место, где православным помолиться, так как у нас была уния. В этом протесте что-то такое есть дуалистическое. Этот флаг хороший и этот; говоришь по-русски, ну и хорошо; ездишь с лентой сепаратистов, ну и что, хоть бант на голове завяжи. Идешь в бело-красно-белом — молодец, снял — тоже хорошо. Это наша особенность, не знаю, плохая или хорошая.

Ирена Котелович, Belsat.eu