Цена молчания и новый социальный контракт
Главным в многочасовой речи первого спикера на ВНС было то, о чем он не сказал ни слова. Он никак не отнёсся к тому, что среди простых граждан есть жертвы и огромное число тяжело пострадавших и заключенных.
Сам факт молчания «об этом» и составляет главный политический смысл и message затянувшейся речи. Вместе с её окончанием собранный «народ» оказался соучастником самой порочной круговой поруки, молчаливо одобрив презумпцию невиновности власти несмотря ни на что.
Татьяна Щитцова, доктор философских наук
Ещё в сентябре 2020 на встрече с российскими журналистами Александр Лукашенко нарочито заискивающе предложил «перевернуть страницу». На открытии ВНС он её «перевернул» и заручился молчаливым одобрением внимающей ему публики. Из четырехчасового потока слов делегаты Собрания должны была впитать основное политическое внушение спича: дальнейшее коллективное продвижение под лозунгом «Единство. Развитие. Независимость» не допускает разбирательства с «неприятной темой». Вся боль и кровь, наполнившие страну с августа 2020, в силу императивного молчания спикера были вынесены за скобки, исключены из общественного дискурса как табуированные.
Таким образом ВНС вместе с демонстрацией народной поддержки «президенства» Лукашенко призвано было легитимировать — коллективно оправдать — работу государственного аппарата насилия, которая после 9 августа обрела черты системного террора.
Можно допустить что на ВНС приехало немало политически наивных людей, не понимающих смысла и эффекта таких перформативных актов, как обращение правителя к подданным. Перформативным это действо называется потому, что само его совершение меняет ситуацию: меняются и участники этой коммуникации, и отношение между ними (эти два момента, конечно же, сущностно взаимосвязаны).
Что изменилось по факту произнесения новой программной речи? Коммуникация правителя с «народом», став коллективным ритуалом табуирования «больной темы», обозначила тем самым новые условия социального контракта: теперь, чтобы всем вместе благополучно развиваться, нужно согласиться не только с авторитарной системой управления, но и с запретом на публичное обсуждение убийств, истязаний и преследований безоружных граждан органами власти. Так — по факту проведения ВНС — закладываются основания для новой моральной коррумпированности, построенной на круговой поруке молчания — на ритуально закрепленном молчаливом оправдании государственного террора.
Эта новая ситуация является чрезвычайно патогенной (ведущей к патологическим формам жизни) одновременно в социально-политическом и психологическом смыслах. Здесь следует принять во внимание результаты последнего опроса Chatham House. Согласно опубликованным данным, 67,2 процента опрошенных считают, что «силовыми ведомствами была применена неоправданная и чрезмерная сила»; 70,3 процента — что «необходимо немедленное прекращение насилия в отношении протестующих». Эти цифры недвусмысленно говорят о коллективной травме, о том, что подавляющее большинство наших граждан (включая, полагаю, и многих участников/участниц ВНС) действительно ужаснулись тому катастрофическому срыву в насилие и беззаконие, которое произошло в нашей стране после 9 августа 2020.
Что означает новый социальный контракт для всех ужаснувшихся? Какая экономика страха предполагается новой моральной коррумпированностью, в которой, увы, — даже если не вполне осознавая это — уже увязли разъехавшиеся по домам участники и участницы ВНС? Возможно, для многих из них спущенное сверху табу оказалось приемлемым способом вытеснения травмы. Так или иначе, но внутреннее содрогание от развернувшегося на улицах террора, всё ещё сближает их с теми, кто решился открыто протестовать, и отличает от тех, кто пошёл на террор. И всё же, несмотря на это отличие, весь зал разразился аплодисментами в ответ на поощрительное «красавцы», сказанное главным государственным authority в адрес представителей силовых структур.
Страх всегда был одним из самых сильных мотиваторов человеческих поступков. Вероятно, многими участие в ВНС интуитивно понималось как надежный способ обозначить собственную лояльность и тем самым отчетливо дистанцироваться по отношению к реальным и потенциальным жертвам государственной машины политических преследований. Проблема, а точнее говоря: политическая ловушка этого жеста лояльности заключается в том, что, принимая условия нового социального контракта, «народные избранники» простым фактом молчания превратили террор в норму. Чем бы ни было мотивировано их молчаливое одобрение, оно открыло перед нашим обществом чудовищную перспективу прийти под означенным выше пафосным лозунгом к черной бездне «1937-го».
В речи первого спикера был целый ряд навязчивых повторений, которые весьма симптоматичны с психоаналитической точки зрения. Они также указывают на страх, необходимость купирования которого выступает, соответственно, пружиной политических решений. Новый социальный контракт, ради легитимации которого созывался ВНС, имеет в своей основе патологический страх, который принимает разные конфигурации на стороне власти и на стороне лояльных представителей народа. Этот страх патологичен, потому что он прямо связан с продвижением террора как новой социально-политической нормы. Этот контракт ведет в никуда, это путь саморазрушения, потому что террор порождает страх, а страх порождает террор.
Татьяна Щитцова, доктор философских наук