О терпении
Существуют разные виды терпения. Может быть терпение смиренное, когда безропотно принимаешь гнетущие обстоятельства, даже если подспудно остаешься с ними несогласен. А может быть терпение выжидательное, когда постоянно обдумываешь происходящее и когда сохраняется надежда — обращённость к возможности другого будущего.
Первому виду «предел» не свойствен, это путь покорного выживания «несмотря ни на что». Во втором случае вопрос о «пределе терпения» — это вопрос о целесообразности и способе перехода от терпения к действиям.
Татьяна Щитцова, доктор философских наук
В нашей ситуации терпение включает и необходимость придерживаться политики ненасилия, которая мне представляется единственно правильной. Что касается срока («сколько можно терпеть?»), стоит вспомнить пример польской «Солидарности».
Нужно постараться не падать духом из-за того, что приходится учиться выжидательному терпению; главное, чтобы оно не деформировалось в смиренное.
Мы терпим нечто большее, чем несправедливость. Речь идёт о презрении к нашей жизни — к тому, что Мы есть как живое многоголосие. Оно раздражает власть, вызывает у нее отторжение. Мы вынуждены жить в условиях непризнания нас как граждан — как zoon politikon. Сторонников перемен определили как врагов, от которых надо зачистить территорию.
Поэтому категории несправедливости недостаточно. Если несправедливость становится «новой нормальностью», это означает, что люди, которые образуют уязвимую группу («змагары»), в принципе воспринимаются властью как менее ценные.
Это принижение в ценности распространяется на каждого/каждую как живую личность. Поэтому так больно наблюдать, как на новых фото с б-ч-б флагами люди закрывают лица, чтобы не быть опознанными.
Это вынужденное самообезличивание является одним из самых страшных проявлений террора. Он запускает такие социально-психологические механизмы, противостоять которым очень сложно.
Да, все мы придавлены махиной насилия — физического, институционального, символического, — которая набирает обороты именно тогда, когда жизнь людей перестает рассматриваться как ценная или как равноценная.
Но есть важное отличие нашей политической ситуации от сталинской эпохи. Легитимность Сталина была несомненной, коммунистическая идеология — безальтернативной. Поэтому террор усваивался и распространялся как аутоиммунное образование — чудовищное, но «своё», — питаемое коллективным жертвенно-героическим пафосом «строителей коммунизма».
У нас же у большинства граждан сформировалась дистанция по отношению к правящему режиму. Люди не отождествляют себя с лукашенковским «Мы» и терпят режим как вынужденное зло, не имеющее под собой необходимой легитимности, терпят как нечто глубоко чуждое.
Именно в этой дистанции — залог будущей победы демократических сил. Если люди будут поддерживать это расхождение, артикулировать его повсеместно, время нынешней власти закончится.
Ухудшение экономической ситуации не играет здесь ключевой роли (возьмите для примера падение режима Чаушеску). Важен резонанс совокупных усилий. И мы видим, что общество не смирилось: идет, пользуясь языком Грамши, позиционная война в медиа, на повестке — маневренная протестная активность на улицах и в публичных местах. Беларусь жива. В начавшемся в августе противостоянии может быть только одно «дно» — если мы забудем о наших погибших и заключенных.
Tatiana Shchyttsova, ФБ