Теперь у нас есть свои, эмпирические, основания возразить или, по меньшей мере, дистанцироваться по отношению к знаменитому вердикту Ханны Арендт.
Взявшись проанализировать субъективные мотивы и объективные причины поведения Адольфа Эйхмана в качестве «архитектора Холокоста», Арендт резюмировала свои выводы в провокативном утверждении о «банальности зла», вынесенном в заголовок соответствующей книги. Организация и осуществление геноцида трактуется Арендт как банальное зло в том смысле, что Эйхман и подобные ему люди, принимали участие в этом чудовищном преступлении просто в силу своих должностных обязанностей, а не в силу изначальных намерений и политических убеждений. Цитируя Эйхмана, она пишет: «Он не только повиновался приказам, он повиновался закону». Совершение Эйхманом злодеяний в рамках «окончательного решения» мыслится Арендт как нечто банальное постольку, поскольку является, по её мнению, рутинным законопослушанием и выполнением своего долга человеком, который случайно оказался на этой должности. Она видит диспропорцию между высокой планкой суда над Эйхманом и банальностью его фигуры — обыкновенного бюрократа, дисциплинированно выполняющего приказы сверху.
Многие авторы указывали на то, что позиция Арендт противоречит некоторым фактам из жизни Эйхмана. Что ж, и о фактах можно спорить и оценивать их по-разному. Наше расхождение с Арендт разворачивается совсем из другой перспективы.
Австрийский мыслитель Жан Амери — человек, прошедший через несколько концлагерей, включая Освенцим, — предельно лаконично и точно определил границы валидности её суждения: «Там, где происходящее испытывает нас до предела, неуместно говорить о банальности» (из книги «По ту сторону преступления и наказания. Попытки одоленного одолеть»).
«Происходящее испытывает нас до предела» — эта фраза очень резонирует с опытом репрессий, с которыми столкнулись граждане Беларуси начиная с 9 августа 2020: убийства, пытки, избиения, массовые аресты, безосновательные судебные приговоры, регулярное физическое насилие и унижения в местах лишения свободы, непосильные штрафы, систематические обыски гражданских лиц и организаций по всей стране, прямые угрозы и оскорбления в государственных сми в адрес участников демократического протеста, угрозы лишения родительских прав за выступления против режима, запрещение независимых сми, закрытие нго, занимавшихся правозащитной, экспертной, исследовательской и культурно-просветительской деятельностью, увольнения с работы и отчисления из вузов по политическим причинам.
Мы прожили этот год, считая и оплакивая жертвы, читая свидетельства покалеченных и изнасилованных, содрогаясь от фотодокументации нанесенных силовиками травм, ведя статистику арестованных и политзаключенных, ожидая вестей из колоний и тюрем, согласовывая логистику передач и надеясь, что из 10 отправленных писем хотя бы одно дойдет, готовясь к абсурдным судам и прощаясь с теми, кто вынужден бежать из страны. На начало августа 2021 в стране 610 политических заключенных, более 30 тысяч задержанных из-за причастности к протестам, не менее 8 жертв. Объявленный в феврале «год народного единства» за 6 месяцев вылился в самые масштабные в истории Беларуси репрессии в отношении независимых сми и негосударственных организаций.
Изнутри этого опыта слова о «банальности зла» действительно звучат неуместной абстракцией — риторической фигурой, происхождение которой понятно, но которая находится по ту сторону противоречивого морального ландшафта нашей повседневной жизни. Конечно, мы тоже можем (и это не раз имело место) занять «объективную точку зрения» и вести речь о системе, или о репрессивной машине, в которой обыкновенные служащие — это простые винтики, каждый на своем месте: кто-то носит положенную ему по рангу дубинку, кто-то отбирает матрасы у заключенных на Окрестина, кто-то готовит судебное дело на очередного «экстремиста», кто-то наряжает школьников в униформу омоновцев, кто-то обеспечивает идеологическое обоснование действиям режима, кто-то готовит списки на увольнение нелояльных и так далее и так далее и так далее. Структурно-функциональный подход в социологии оказывается парадигмой, по-своему подкрепляющей восприятие злодеяний «случайных винтиков» как банальных: они просто выполняют свои функции. То есть в данной общественной системе выполнение соответствующих функций является чем-то «естественным» («а что вы хотели?», «а чего вы ожидали?» — знакомые риторические вопросы людей системы). Однако, Амери делится совсем другим наблюдением; он замечает, что функциональное системное зло кажется «естественным», «только пока читаешь об этом в газете», но когда смотришь в глаза своим палачам, ты сталкиваешься с реальностью совсем в ином регистре.
Год жизни в условиях беспрецедентных для нашей страны репрессий не позволяет нам надолго задерживаться в позиции «объективного наблюдения» банальности поведения рядовых элементов системы. Наш опыт обладает собственной — принципиально иной — эвристикой.
Небанальность зла начинает приоткрываться нам, когда мы следуем за намеченным выше «и так далее и так далее и так далее» вплоть до того момента, когда, погружаясь в рутину повседневности, мы оказываемся в ситуациях, где граница между злом и не-злом как-будто расплывается. Передавая передачу в тюрьму, мы можем услышать от служащей «на приёме» искреннее пожелание всего хорошего; а придя в суд, встретить сочувствующий взгляд и даже внимательное отношение со стороны кого-то из персонала, участвующего в судебном производстве, не имеющем ничего общего с верховенством закона. Еще до всякого «вы же понимаете» мы оказываемся вовлечены в разнообразные практические контексты, которые связывают людей друг с другом независимо от их политических убеждений. Успешное выполнение рутинных практических задач строится на успешной коммуникации — вместе они подтверждают и обеспечивают успешное функционирование соответствующих институтов.
Однако, если несогласие с репрессивной властью — выставляющее нас, каждого по-отдельности, как zoon politikon, — стало «жалом в плоть», которое не позволяет отступиться от убеждения, что так, как живёт наша страна с 9 августа 2020, так жить нельзя, то нейтральная прагматичность и базовая коммуникабельность кого-бы то ни было в каких бы то ни было институтах начинает восприниматься отчужденно. Повседневность расслаивается по мере того, как мы понимаем и одновременно отказываемся понимать/принимать, что установившийся репрессивный режим каждый день — повсеместно — поддерживается работой, общением и просто-напросто сердцебиением огромного множества людей, которые, независимо от расхождений по другим вопросам, считают при этом, что насилие/репрессии должны быть прекращены (согласно апрельскому опросу Chatham House таких в Беларуси 64 процента).
Воспроизводство социальной прагматики (начиная со сферы потребления, уплаты налогов, образования детей и тд.), которое составляет смысл работы соответствующих институтов, оказывается неразрывно переплетено с воспроизводством репрессивной государственной системы. Это переплетение осуществляется не только посредством безличностных бюрократических механизмов. Оно воплощается в повседневных микропрактиках, участвуя в которых, мы вместе с подступающим к нам отчуждением — и в силу этого отчуждения, в силу болезненного отслоения от «нормальности» обычных будней — ощущаем себя заложниками сложившегося порядка общественных отношений.
Зло оказывается одновременно извне и изнутри. Оно оплотневает в качестве вертикали власти, которая проводит политику репрессий, и одновременно принимает совсем иные агрегатные состояния, становясь внутренним элементом нашей жизни. Самым известным таким элементом является страх, вынуждающий-помогающий поддаться главному внушению режима — «перевернуть страницу». Атмосфера страха — любимый наркотик власти, превращающий репрессии в удовольствие: «боятся значит уважают».
Но есть и другие каналы, по которым системное зло оказывается коварным стейкхолдером нашей жизни. Выходя на улицу и включаясь в социальные отношения, краем сознания мы не перестаем понимать, что зло черпает ресурсы из повседневного прагматического взаимодействия людей, из их работоспособности и соответствующей месту коммуникативной рациональности — как будто бы «у нас всё как обычно». Эта иллюзорная плёнка «нормальности» подспудно оказывается настолько гнетущей, фрустрирующей, что заставляет желать одного: чтобы всё это остановилось, — вся эта сложная социальная система, функционирование которой неизбежно оказывается системой жизнеобеспечения режима; чтобы страна замерла. Это главная политическая утопия, которую породила репрессированная социальность: самовольное коллективное прекращение участия в циклах социального (вос)производства; самый простой победный сценарий и, одновременно, «почему-то» совершенно невыполнимый.
У нашего системного зла длинная биография (история становления), в которой многие из нас долгое время были полезной массовкой. Массовая травматическая политизация, которая случилась с нашим обществом после событий 9-11 Августа 2020, активировала стремление к демократическому установлению границы между «добром и злом», между допустимым и недопустимым, в политической сфере. Простота и однозначность политической поляризации между сторонниками перемен и авторитарным режимом не отменяет, однако, того, что у зла, против которого мы выступаем, есть историческая генеалогия и актуальная социальная база, которые в конечном счете выводят нас в амбивалентные зоны структурной неразличимости — и, значит, неразделимости — добра и зла. Между этими двумя ориентирами общественной жизни существует специфическая политическая асимметрия. Установление господства зла (в смысле удержания власти ценой репрессий) оказывается возможным потому, что именно оно извлекает прибыль из коварной двусмысленности социальной жизни, скрывающей из вида необходимость строгого водораздела. Тогда как добро для своей победы (недопущения господства зла) может опираться только на последовательное отстаивание повсеместной значимости различия между ними и на настойчивую артикуляцию этого различия.
Татьяна Щитцова, доктор философских наук