Государство в роли эфемерного института

21 октября на заседании международного дискуссионного клуба Валдай в Сочи Владимир Путин в очередной раз упомянул всуе революционные потрясения XX века, которые «привели к срыву, к распаду великой страны».

Казалось бы, «лихие 90-е» остались в прошлом. Россия встала с колен. Ощетинилась гиперзвуковыми ракетами, танками Армата и даже двумя образцами истребителя пятого поколения СУ-57. Что еще требуется для полного счастья?

Не исключено, что причину дискомфорта следует искать в историческом опыте. СССР распался на пике своего военного могущества. Ни пятимиллионная армия с ее ядерным потенциалом, ни передовой отряд советского народа в лице 18 млн коммунистов не помешали стране второй раз за столетие «слинять в два дня».

Вы будете удивлены, но печальный конец СССР Путин в Сочи объяснил не внешними, а внутренними причинами:

«История повторилась 30 лет назад, когда потенциально очень мощная держава вовремя не вступила на путь необходимых гибких, но обязательно продуманных преобразований и в результате пала жертвой догматиков разного толка, и реакционеров, и так называемых прогрессистов. Все постарались, с обеих сторон».

О том, что в СССР все решения принимались в центре, полагаю, напоминать не имеет смысла. Но из объяснения Путина следует, что вести страну по пути «необходимых гибких, но обязательно продуманных преобразований» было… некому. 73 года монополии на власть не прошли даром, и в полном соответствии с теорией Кремль превратился в место сбора политических проходимцев в лице «демагогов разного толка, и реакционеров, и так называемых прогрессистов».

Контроль vs творчество

А теперь от цитирования претендента на роль классика перейдем к цитированию историка Арнольда Тойнби, чей статус классика никто сомнению не подвергает:

«Твердость позиции, которую не в силах изменить ход проигрываемой битвы, — характерный признак правящего меньшинства распадающегося общества. Контраст с подвижностью и многогранностью творческих меньшинств в развивающихся обществах разителен».

Твердость позиции — она не от глупости. Она от первоначального успеха. В качестве такового у большевиков выступала победа в гражданской войне и сталинская индустриализация; у современных несменяемых лидеров на постсоветском пространстве — преодоление хаоса «лихих 90-х».

«Обычно одно и то же меньшинство или индивидуум, — поясняет Тойнби, — не в состоянии дать творческие ответы на два или более последовательных вызова.

Пассивная аберрация творческой личности, однажды добившейся определенного успеха, — стремление, совершив однажды творческий акт, почить на лаврах в своем сомнительном рае, где, как ей кажется, она будет до конца дней своих пожинать плоды обретенного счастья. Безумство этого рода нередко проистекает из иллюзии бывшего героя, будто он всегда сможет повторить свой подвиг, если того потребует ситуация, и будто ему обеспечен успех в ответ на любой новый вызов».

В условиях распада государства в 1917 и 1991 гг. любые усилия по поддержанию элементарного порядка окупались сторицей. Однако у административных подзатыльников и пенделей имеется свой предел. В условиях постиндустриальной экономики успех обеспечивают не жесткий контроль и пресечение тенденций к разнообразию, а гибкость, экспериментирование и творчество.

Не все повально, но их немало

За все в этой жизни приходится платить, и, как свидетельствует исторический опыт, дороже всего обходится «головокружение от успеха», или то, что за успех принимается. Успех порождает эффект колеи, выбраться из которой дано немногим.

Вновь прибегну к помощи Тойнби:

«Кара Немезиды за творческие успехи может также принять форму идолопоклонства, когда предметом поклонения становится некий эфемерный институт».

Вся история российской цивилизации, в сферу влияния которой территория Беларуси попала после третьего раздела Польши (1795), свелась к беспощадной борьбе за сохранение своей независимости с помощью институтов, которые принесли гибель Византии. Итогом такого заимствования стал русский вариант тоталитарного государства с его жесткой концентрацией политической власти.

Современный белорусский вариант идолопоклонства принципиально ничем от византийского предшественника не отличается. Свое юридическое оформление он нашел в Конституции 1996 г.

Нет ничего удивительного в том, что усилия по поддержанию дисциплины внутри властной вертикали на протяжении 27 лет строительства Белорусской модели рассматриваются в качестве Альфы и Омеги внутренней политики.

Следует признать, что определенные успехи в поддержании дисциплины наблюдаются. Но они всегда временные, всегда локальные в отличие от постоянно звучащих признаний в стиле «Распоясались дальше некуда!».

Но административная мысль не стоит на месте. Взялся за гуж — не говори, что не дюж! В качестве очередного ноу-хау следует рассматривать предложение по использованию административного опыта полковников и генералов:

«Их надо использовать. И они с удовольствием, как показали некоторые разбирательства на моем уровне, готовы работать в гражданских структурах. Это хорошие организаторы, патриоты, преданные люди. Дисциплинированные. Я не говорю, что все повально. Но их немало таких».

Читайте также: Валерий Карбалевич: Государство корректирует свои функции

Проблем в экономике хватает. Взять, для примера, инвестиции. Их доля в ВВП в 2020 г. составила 20%. С таким показателем рассчитывать на устойчивый экономический рост не приходится. Так почему бы не подключить к решению инвестиционной проблемы патриотов с административным опытом? Чувствуете, какие открываются перспективы?

***

«По мере строительства социализма усиливается классовая борьба». Справедливость сталинского тезиса подтверждена миллионами жизней. А по мере строительства Белорусской модели?

Только очень наивные люди способны поверить в готовность Запада смириться с формированием конкурента в лице Союзного государства. Ни Китай, ни прочие азиатские «тигры» Запад не пугают. Западу «всегда нужны рынки. Поэтому если мы остановим свои предприятия, это будет благо для них». 

Но не дождутся. Мы свои предприятия не остановим, даже если инвестиции упадут ниже плинтуса.