Змитер Бартосик: «Спасибо, АГ, что Беларус потянулся к своему»

«Как представителя «имперской нации» меня освободили от изучения беларусского»

– Вы неустанно повторяете: «Я не писатель». Но за перо взялись?

– Да, писателем я быть и не собирался, и не называю себя таковым. Мое писательство началось абсолютно случайно.

– Как так? Случайно можно пальцем об стол удариться. Сесть не в тот трамвай. Но случайно стать писателем?

– Здесь важна предыстория. Итак, мне было 10, когда семья переехала в Гомель из Нижнего Новгорода. Именно там впервые почувствовал большую несправедливость в отношении беларусской культуры. Конечно, я тогда ещё не мог это вербализовать. Всё на уровне чувств. Очень удивляло и даже шокировало пренебрежение одноклассников родным языком. Как это так: иметь своё и относиться к нему как ко второсортному, факультативному, необязательному? 

Фото из личного архива Змитра Бартосика

– Будучи в том возрасте, вы проявляли своё чувство внутреннего несогласия? Или, как это сегодня принято, «выражали глубокую обеспокоенность»?

– Как представителя «имперской нации» меня освободили от обязательного изучения беларусского языка. Тем не менее я приходил – под удивлённые взгляды моих друзей – на уроки мовы и беллита, чем очень радовал учительницу. А ведь можно было пойти мороженного поесть, а в девятом классе и пивка выпить. Сверстники «не въезжали». Думаю, у меня было одно преимущество. Как приезжий, я оказался лишен комплекса, что мова – это язык колхоза. Наоборот, еще не совсем понимая, не имея возможности сформулировать эту мысль, в глубине души осознавал, насколько круто и интересно развит беларусский, насколько он образен. Но справедливости ради замечу, что не собирался связывать судьбу с Беларусью. Я грезил театром. Поступил в Нижегородское театральное училище. Откуда, кстати, меня позже выгонят за бездарность.

 – И всё же вернёмся к литературе.

– Ещё раз подчеркну: моё писательство началось случайно. Было изгнание из училища, потом два года на заводе в Гомеле, два года стройбата в Вологде и последняя попытка зацепиться в Нижнем Новгороде. В 1991 году я вернулся в Гомель, к маме. Как раз в это время в Беларуси шли невероятные общественно-политические процессы. Я с головой погрузился в прессу, пытаясь понять, что вообще в этой стране? Благодаря «ЛіМу» учил мову, подчёркивая карандашом непонятные слова. И к концу номера таких подчёркиваний оставалось всё меньше и меньше. Конечно, говорить сразу не мог. Но с практикой всё пришло. Потом познакомился с «Нашей Нивой». И это был удар, шок. Я с таким уровнем интеллектуального чтения не сталкивался. Тогда еще не знал девиз редакции: «Ни одной уступки читателю!» И, знаете, журналистам это удавалось. 

«Жизнь – не игра в карты: именно недобор спас мою самую большую любовь»

– Желание — прекрасно. А эффект-то от этого был? Или всё восхищением и закончилось?

– Нет, моя беларусскость не могла пройти бесследно. Как раз на волне чтения написал пару песен на беларусском. Хочу подчеркнуть, что именно написал, а не насильно выстрадал. Эти песни вырвались наружу. Мой первый музыкально-поэтический опыт, от которого самому не стало противно. С ним и поехал на фестиваль Оршанской битвы 1992 года. 

– Успешно?

– Публика восприняла на ура. Более того. Уже после фестиваля, когда на волнах Свободы диктор сказал, что имя Змитра Бартосика ещё прозвучит в Беларуси – счастью моему не было предела. Это не передать словами. 

После успешного дебюта, я, как честный человек, должен был жениться на девушке, которую назвал любимой – поступить на филфак Гомельского государственного университета. Казалось, чудесно сдал вступительные, однако предложили только заочное. Я страшно обиделся! 

Опустошение в душе, крах надежд, и вдруг отец нашел в газете объявление: в Виленском универе на беларусскую филологию набрано 14 человек. Недобор? 

– И? 

– Уже на следующий день «дизель» привёз меня в Вильню. Это был шок. Даже не столько от архитектуры, сколько от разлитой и пьянящей, абсолютно не советской свободы. Тут поёт какой-то фолк-ансамбль, там играют джаз, а из монастырских ворот выходит процессия монахов-доминиканцев. И все это на фоне улиц, виденных уже в советских фильмах про заграницу. Ведь все Электроники, Буратины – это Вильня! У меня не хватит таланта описать то состояние свободы, которое я почувствовал в этом городе. Любовь с первого взгляда

Отец был прав – в университете случился недобор. Сказали досдать английский, который я успешно завалил. Тогда предложили пойти на подготовительные курсы литовского. Господи! Да пожалуйста, только возьмите! И вот таким образом я остался в прекрасной Вильне. 

«Вот с чем я согласен: писа́ть надо так, как и пи́сать – когда невмоготу»

– Но как всё–таки начинающему филологу удалось попасть на Олимп? Помните ли, как впервые очутились в виленской редакции НН?

– Первое время даже не решался зайти туда. Знал своё место, что ли. Их дело было издавать газету, моё – послушно читать и «тянуться». Но однажды приехал товарищ и вот так с наскоку попросил завести его в редакцию. Как сейчас помню: зима, снег, мороз минус 20. Холод до костей пробирает, и мы заходим в эти домки на Жиги́манту. А там жара, печки раскалились. Полумрак. Только свет компьютеров освещает лики этих Богов. За одним сидит красавец, гусарский полковник – Дубовец. За другим – человек без возраста. Ему можно дать и 60, и 25. Это художественный редактор – Сергей Харевский. Мы посидели, поболтали, попили чайку и ушли.

– Так просто ушли?

– Да, так просто. Уже потом, случайно встретив меня на улице, Дубовец сказал: «Что болтаешься без дела? Написал бы что-нибудь». А я как раз собирался тогда в Нижний Новгород к родне. И во время поездки написал свои первые дорожные заметки про Нижний. Напечатали!

Ну а дальше началась писанина, появилась рубрика «Выход в город»… 

– Не считаете себя заложником одного жанра – дорожных заметок?

– Я не знаю, кем себя считать. Даже не задумываюсь об этом. 

Прислушиваюсь к Антону Павловичу Чехову.

«Если можешь не писать – не пиши».

Абсолютно с ним согласен. А второй великан, Жванецкий, сказал:

«Писа́ть надо так, как и пи́сать – когда невмоготу».

У меня есть задумка. Не знаю, получится или нет. Боюсь говорить «гоп» в тот момент, когда даже ещё не взял разбег. И это уже не жанр дорожных записок.

– Окей, на «Радио Свобода» как попали?

– Всё началось с программы « «Вострая брама». Беларускі культурны кантэкст на мяжы стагоддзяў». Темы там брались абсолютно разные. Именно тогда я сам себе придумал рубрику «Забытые адреса», связанные с деятелями беларусской культуры. Из них и состоялась книга «Клиника китайского дантиста». Это был самый интересный этап, когда каждую неделю я должен был выдать «открытие». Свернуть мозги таким калачиком, так их выжать, чтобы выдать новый, интересный текст. Это было каждую неделю. Рубрика держала меня в тонусе.

«Где мой «Черный пистолет»? Остался вместе с моими рефлексиями в 1990-х»

– Из-под вашего пера вышли три книги. Четвёртая в процессе. Есть любимица?

– Будь у меня сто книг, тогда бы наверняка смог выбрать пяток любимых и пяток, скажем, неудачных. А поскольку их всего три – я дорожу каждой. Даже не могу сравнивать. Они разные. 

Фото из личного архива Змитра Бартосика

– И всё же?

– Мне очень дорога первая работа – «Чёрный пистолет», в успех которой мало верил. Именно потому, что это «первый блин». И как потом отзывались многие коллеги, «блин» вышел отнюдь не комом. Мне нескромно кажется, что тогда достаточно неплохо получилось передать настроения и дух 1990-х. Своеобразно. Не могу аттестовать написанное чистой прозой, но и публицистикой это не назовёшь. Это сборник текстов: рефлексий, анекдотов, историй, рассказов. Моё про меня же.

– Хорошо, а «Быў у пана верабейка гаварушчы» что для вас?

– Это неожиданность. Я абсолютно не ожидал, что «верабейка» превратится в такого птеродактиля. Премии Гедройца, Адамовича, Стагановичей. Даже представить не мог! 

– Премии только доказывают, что вы писатель. Это знак качества?

– Да. Но не буду тянуть одеяло лишь на себя. Конечно, есть мое раскрытие темы, видно умение автора разговорить собеседников, показать свету то, о чём люди предпочитали долгое время молчать… Но в то же время — это знак качества редактора, Сергея Дубовца. Работа шла под его чутким руководством. Иногда, не побоюсь сказать, из-под редакторской палки. Без его редактуры книги бы не получилось. Или бы она вышла, но не та… В той премии победил не писатель Змитер Бартосик – победила книга. Это разные вещи. 

«От рассказов сельчан часто стыла кровь – не спасала даже «Жытняя»

– Вы объездили Беларусь вдоль и поперёк. Выслушали не одну сотню историй. Наверняка есть та, от которой до сих пор стынет кровь?

– Это любая история времён оккупации. Всё, что в книге. Каждая шарахала таким обухом… Когда человеку забивают в ухо шомпол, чтобы он вышел с другой стороны, когда убивают детей… Единственной моей мыслью после подобных воспоминаний было добраться домой, выпить, отойти пару дней. А дальше снова – диктофон и за руль. 

– И так каждый раз? Один на один под грузом искалеченных судеб?

– А вот чёрта с два! Сколько раз я разочаровывался, думал, что ничего из этого не выйдет. И именно в моменты такого отчаяния моя жена давала мне хорошего волшебного «пенделя». У нее есть права, поэтому иногда мог себе позволить посидеть и поговорить с некоторыми из своих новых знакомых «по душам». Ведь многие только за «Жытней» и могли раскрыться, рассказать, а значит в очередной раз пережить те ужасы, нежеланные клочки своей биографии. Жена терпеливо ждала, а я с диктофоном от хаты до хаты.

«Прекрасно, когда готовы платить не только за Киркорова, но и за своих»

– Змитер, давайте о вашей карьере барда. Вы работали в НН, на Радио. Как удавалось совмещать тексты, эфиры и вашу бардовскую линию? 

– Да, записал три пластинки. Была одна кассета. И здесь нужно понимать: я никогда не писал песен. Не было такого, чтобы садился с мыслью: дай-ка песню напишу! Нет. Всё, что у меня получалось – это именно по формуле Жванецкого. Я не мог спать, есть. Я не могу успокоиться, пока всё не зарифмую, не подберу мелодию. А только после этого выдохнуть. И всё самое хорошее, что у меня было из моего небогатого песенного творчества, – оно выливалось сразу. В один присест. Были, конечно, и те вещи, которые вымучивал. Но мне сразу об этом говорили. 

– Какая самая эмоциональная песня? Та, которую вы с таким надрывом писали, что хоть на луну вой?

– «Завядзі мяне, сябра, ў запой». Песня, написанная после референдума 1995-го. На следующий же день. Где население бывшей БССР – ещё не Беларуси, я настаиваю, – так вот, население бывшей БССР сказало: мы хотим продолжения БССР. Нам не нужна Беларусь в вашем, фронтаўцы і нацдэмы, понимании: с мовай, национальными символами и историей ВКЛ. Верните нам БССР! До сих пор радуемся этому возвращению. 

А была песня с совершенно уникальной судьбой. Моя первая – «На руінах Вялікага княства». Написал ее в 1992 году и спел на уже упомянутом Оршанском фестивале. Позже записал на кассете. Но очень редко исполнял на концертах — казалась неудачной. Чересчур плакатной и пафосной. И вот пару лет назад пригласили в археологический лагерь: выступить перед студентами-историками Гомельского университета. Отработал свою программу, а дальше студенты решили спеть свою любимую песню – ей оказалась та, которую когда-то забраковал. Слушая хор, невольно пустил старческую слезу. 

– А жене посвящали?

– Нет. Но она не обижается. Да и нужно быть настоящим поэтом, чтобы жене посвящать.

– Были ли у вас концерты? Сольники?

– Да. Когда ещё давали возможность. Я не стал заметной фигурой в песенном творчестве. У меня был сольный концерт в 1997 году. РТБД, тогда он назывался Вольной сценой. Без проблем арендовал зал, пригласил публику. Зал, конечно, небольшой. Но заполнен полностью. И все были довольны: публика, организаторы, я. А потом пришли совсем другие времена.

– Можно ли жить с авторской песни?

– В Беларуси, наверное, нет. Возможно, еще реально заработать роком – хотя тоже сомневаюсь. 

– А какое творчество в Беларуси позволяет заработать?

– Не знаю. Такой ужас – проблема только Беларуси. У нас есть нечто похожее с Украиной… Но там все-таки нация! В итоге люди готовы платить не только за Киркорова, но и купить билет на своих артистов, художников и так далее. Все же сравнение с Украиной хромает: масштабы не те. Даже если процент советского населения примерно такой, как и в Беларуси, то в пересчёте получаем совсем несоразмерные числа.

«Люди удивлялись, что она вообще есть – беларусская песня»

– Как вы думаете, почему культура, музыка в том числе, выстрелила во время общественно-политического кризиса Беларуси? Почему культура стала в авангарде протеста? Все эти дворовые концерты, чтения…

– А это самое интересное, что происходило летом и осенью 2020. Шествия меня не так удивили. Конечно, там были плакаты – тоже часть культуры. Но самое главное происходило во дворах. Не знаю, в какой ещё стране люди с такой радостью знакомились именно там. Приглашали поэтов, музыкантов, актёров. Это яркое свидетельство того, что не всё умерло. 

– Вы сами выступали во дворах?

– Да, это было безумно интересно. Наконец-то и наш сосед узнал, что есть такой бард, такая песня. Я на себя одеяло тянуть не люблю. Просто знакомил с самим жанром беларусской песни. Люди удивлялись, что такое вообще есть! С их стороны была радость открытия. С моей – радость открывателя. С маленькой ноткой грусти, конечно: что же вам мешало открыть это раньше? Год, два, три назад… Получается, всё случилось благодаря Александру Григорьевичу. Давайте уж признаем. Поэтому спасибо, АГ, что Беларус потянулся к своему.

«Здорово, что я не гений – иначе бы семья страдала…»

– Змитер, у вас четверо детей?

– От одной женщины, прошу заметить!

– Получается быть отцом? Ведь существует расхожее мнение, что творческие люди ужасные семьянины.

– Ужас – это гении. Жёны гениев – это ежедневный подвиг. Почитайте жизнеописание Моцарта, Короткевича и Высоцкого. Хорошо, что я не такой творческий! Ну а что касается отцовства: когда как, наверное. Лучше спросить у детей. Я старался их брать с собой в творческие вылазки. Они увидели Беларусь во всей красе. Были во всех областных, во многих районных городах. Посетили не один десяток деревень. Знакомы с самым большим болотом в мире – Ельней. Благодаря моей работе они повидали всякого.

– А вы часто отсутствовали? Были вне дома? 

– Здесь другое. Оставаясь дома, часто я с головой уходил в свои книги, передачи. Об этом иногда жалею. Но так случается, что иногда мы невольно принимаем модель поведения своих отцов. Мой был весёлый. Но тесный контакт с ним установили только в его последние годы. Он был полностью в работе. 

«Без волшебного пенделя я, увы, не двигаюсь…»

– Вы часто говорите про внешний стимул в виде какого-то человека. Кто вами движет сейчас? Или вы не двигаетесь?

– Хм, не знаю. Может, я вообще уже умер. А может – нет. 

У любого человека есть какая-то цель. 

У кого-то – не замерзнуть ночью на асфальте. И добыть 3 рубля на опохмелку. Очень серьёзная и не такая простая цель, между прочим. Цель, дающая силы жить. 

У кого-то стимул – написать великий роман. 

У кого-то – создать успешную фирму. 

Или вывести 1000 спутников на орбиту. 

Моя цель – выпустить четвёртую книгу, которая закончит трилогию путешествий.

Есть люди, которым волшебный пендель необходим, к сожалению, я такой.