Ветряки и солнечные панели против нефти в борьбе за демократию

                                                                                        Продолжаем серию публикаций Сергея Николюка

                                                                                        «Политология для чайников». Итак, глава 6, ч. 2-1,

«Революции, — констатирует историк Владимир Булдаков, — всегда приносят разочарование. Но поначалу чудо обновления захватывает всех, особенно молодежь: в марте 1917 г. гимназисты скопом записывались в эсеровскую, большевистскую, кадетскую партии. Поддерживали тех, кто казался честнее, понятнее, эмоциональнее».

Эмоциональный подъем всегда заканчивается разочарованием. Ничем иным заканчиваться он и не способен. Разочарование порождает охлократическую составляющую кризиса, связанную с выдвижением на первый план маргинальных элементов, которые исходят из воинственно-потребительских установок. В этот период правят бал толпа или соответствующие поведенческие стереотипы. В СМИ легализуется «культура дна», которая не без успеха навязывает обществу свои «нравственные» нормы и приоритеты.

Охлократия формирует спрос на «сильную личность» (диктатуру), выставляя прежнюю власть в роли надоевшего клоуна. Как это происходит на практике, белорусы имели возможность не только наблюдать в начале 90-х годов прошлого века, но и активно участвовать в ликвидации демократических завоеваний Перестройки, поддержав «борца с коррупцией» на первых и последних президентских выборах в 1994 г.

Неверие людей в собственные усилия, отказ от ответственности за происходящее в стране — важнейший показатель возврата к советскому и досоветскому прошлому. Охлократическая составляющая классического джентельменского набора системного кризиса и подвела черту под горбачевской Перестройкой.

Что касается 2020 г., то говорить о формировании охлократического уровня революции не приходится, т.к. до краха государства, когда власть «буквально валяется в грязи», дело не дошло, соответственно, не пришлось и толпе править бал.

Но вернемся ненадолго в XX век, отметившийся в истории двумя революциями среди родных берез и осин.

Утопические установки «простого советского человека» определялись «украденным» идеалом. Он верил, что все пороки социализма и в первую очередь товарный дефицит можно преодолеть за «500 дней». Трудно представить себе человеческий материал, менее подходящий для строительства рационального общества. Поэтому мощный охлократический аккорд в финале перестроечной революции был неизбежен.

Аналогичный аккорд прозвучал и в 1917 г. в ответ на Февральскую революцию. Его следует рассматривать, прежде всего, как реакцию крестьянских масс на столыпинские (либеральные) реформы, направленные на демонтаж сельской общины. Выше головы прыгнуть не удалось. Общинная культура взяла свое, возродившись в виде сталинских колхозов.

Однако не следует рассматривать Великий октябрь в качестве провала в архаику и только. Большевики приняли страну с сохой, а оставили со вторым в мире ядерным потенциалом. В отличие от своих по-европейски образованных предшественников, большевики сумели совершить переход от аграрной экономики к индустриальной, и этот переход впервые в истории был осуществлен силами государственной бюрократии без опоры на частную инициативу. Цена, которую пришлось за это заплатить — отдельный вопрос.

Горбачевская Перестройка — это попытка российской цивилизации не отстать от мейнстрима и совершить следующий переход, на этот раз от индустриальной экономики к постиндустриальной. Для этого пришлось дозволить частную инициативу в экономике при сохранении запрета на самостоятельные телодвижения в политике. Проблема в том, что экономический потенциал современного человека не в состоянии полностью раскрыться в условиях ограниченной политической субъектности. В XXI веке на право «людьми зваться» способны претендовать только автономные личности, самостоятельно определяющие свои жизненные стратегии.

Естественно, такому типу личности требуется принципиально иное качество государства. Противоречие между архаичным государством и нарождающимся новым социокультурным типом человека и составляет суть конфликта, выплеснувшегося на улицы и площади белорусских городов в 2020 г.

С первой попытки конфликт не был разрешен. И в этом нет ничего удивительного: «Есть у революции начало, нет у революции конца». Для характеристики текущей стадии революционного процесса можно воспользоваться и афоризмом Уинстона Черчилля: «Это — не конец, это не начало конца, но это конец начала».

При желании в белорусском конфликте образца 2020 г. можно разглядеть его историческую предтечу. В сборнике статей философа Николая Бердяева «Судьба России» (1914-1917) находим не утратившую свою актуальность мысль: «Огромная, превратившаяся в самодовлеющую силу, русская государственность боялась самодеятельности и активности русского народа».

Такую государственность философ считал несовременной. Он полагал, что государство должно стать орудием народа, а не его господином. Потребовалось почти столетие, чтобы в Конституции РБ (статья 3) народ был признан единственным источником власти и носителем суверенитета. Однако между записью в основном законе и реальностью оказалась пропасть, преодолеть которую так и не удалось.

Критическая масса — это сколько?

В советских учебниках под революцией понимался политический и социальный переворот, ведущий от устаревшей, реакционной системы к прогрессивной, к новому справедливому порядку жизни. Если под революциями разуметь буржуазные революции, потрясавшие европейские страны в XIX веке, то с такой трактовкой следует согласиться. Однако революции начала и конца XX века в Российской империи (СССР) оказались, скорее, бунтами архаики, конечной целью которых было сохранение в истории русской власти (см. 5-ю главу) как базовой единицы организации российской цивилизации(см. 2-ю главу).

Классические русские революции происходили не до падения власти, а после. Революции не являлись причиной падения власти, они являлись ее следствием. Т.е. не выход народа на Площадь принуждал власть капитулировать, а распад власти выводил народ на Площадь.

В послании священника Георгия Гапона, написанного после расстрела мирного шествия 9 января 1905 г., читаем: «Родные товарищи-рабочие! Итак, у нас больше нет царя! Неповинная кровь легла между ним и народом».

Но осознание, что Николай II отныне ненастоящий царь, потребности в царе не отменяло, что и подтвердилось в 1917 г., когда падение самодержавия не упразднило сложившегося представление о власти. И через 70 лет проблема поиска вождя оставалась для вовлеченных в политику масс основной. В такой атмосфере следовало ждать пришествия диктаторов снизу. И они явились.

После 1994 г. в Беларуси поиск ответа на вопрос «Если не он, то кто же?» оказался в центре практической деятельности прозападной оппозиции. Какие только хитроумные технологии ни предлагались для определения ЕДИНОГО, но все они оказались контрпродуктивными.

События лета 2020 г. неожиданно выявили истину, открытую поэтом Василием Лебедевым-Кумачом еще в 1934 г.: «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой». Разумеется, не любой. Но в условиях системного кризиса поиск лидера не является неразрешимой проблемой.

Трудно не согласиться с историком Владимиром Булдаковым в том, что «проблема революции (системного кризиса) — это проблема стабильности (или нестабильности) исторического существования определенного типа государственности».

Тип государственности, сформировавшийся в границах российской цивилизации, идеально подходил для воспроизводства русской власти. Периодически жертвуя своими второстепенными характеристиками, она выжила и в условиях советского типа народовластия, и постсоветского либерализма. Однако всему есть предел, в том числе и в способности русской власти адаптироваться к мейнстриму, суть которого на современном историческом этапе заключается в окончательном переходе от моносубъектности к полисубъектности.

Но полисубъектность невозможно ввести распоряжениями и декретами. Для этого требуется критическая масса иного социокультурного типа человека: не подданные, а личности. «Презумпция свободы как высшей ценности, — поясняют культурологи Андрей Пелипенко и Игорь Яковенко, — свойственна личности, и только личности. Нет большего заблуждения, чем приписывать это стремление всему человеческому роду, как это делает европейская культурно-антропологическая традиция, берущая начало от Просвещения. He-личность ищет не свободы, а хозяина получше».

Новый социокультурный тип человека и вышел на улицы и площади белорусских городов в 2020 г. Можно спорить о его доле в белорусском обществе. Любую «цифирь», не подтвержденную серьезными исследованиями, не следует принимать всерьез. И потом, критическая масса — это сколько? В данный момент следует лишь зафиксировать необратимость процесса ее формирования.

Русская власть, напомню, — это власть моносубъекта, стоящего над законом. В Белорусской Конституции в редакции 1996 г. принцип моносубъектности закреплен в статье 85: «Президент на основе и в соответствии с Конституцией издает указы и распоряжения, имеющие обязательную силу на всей территории Республики Беларусь.

В случаях, предусмотренных Конституцией, Президент издает декреты, имеющие силу законов. Президент непосредственно или через создаваемые им органы обеспечивает исполнение декретов, указов и распоряжений».

В вынесенном на обсуждение варианте Конституции второй абзац, оговаривающий суть русской власти, заменен на нейтральное «Указы и распоряжения Президента не должны противоречить законам». Прогресс? Безусловно. Тем не менее сложно поверить, что теоретическая уступка мейнстриму отразится на сформировавшейся за последние пять веков практике.

Но вернемся к цитате Булдакова. События в Казахстане — лишь очередной пример нестабильности государственности с моносубъектом во главе. Этот тип государственности себя изжил, его историческое время на территории большинства постсоветских республик прошло. Все большее число представителей нового поколения уже в силу своего уровня образования и включенности в постиндустриальную экономику демонстрируют свою потребность в политической субъектности.

(Продолжение следует)