Ксендз поджег себя с криком: «Я согрешил против человечества!»

В первые годы Советов от сана отказались 10 процентов священников и дьяконов – до 7 тысяч человек

Из-за Гражданской войны и высокой религиозности народа новая власть в первый год не предпринимала активных действий против церкви.

Клир Русской православной церкви был неоднороден, у его немалой части не было желания демонстрировать нерушимое единение с высшими иерархами. К тому же в первые годы революционных потрясений в светское состояние по разным причинам перешло около 10 процентов священников и дьяконов – 6,5-7 тыс. человек.

Ну а крестьяне, основная составляющая православных верующих в аграрной России, — чем была их религиозность, насколько глубока была их духовность и преданность матери-церкви? Любопытно, что этими же вопросами в конце ХIХ тому задавался Альфонс Олар, исследователь Французской революции: «Что же религия, была ли она полным господином в сердцах крестьян при Людовике XVI (расстрелянном революционерами. – Я.Ч.)? Сохранили ли крестьяне в этих деревнях, остававшихся без дорог, куда не проникало ничего нового, куда не доходили лучи городского разума, сохранили ли они то, что называлось обыкновенно верой их предков, сохранили ли они ее нетронутой и пылкой?»

Несмотря на аналогии, возникающие при рассмотрении событий Французской и Октябрьской революций, оставим эти вопросы исследователям религии. Однако ясно, что уровень религиозности среди солдат российской армии в 1917 года был крайне низок.

После того как Временное правительство отменило для военнослужащих обязательную справку о ежегодном причащении, из 100 солдат, делавших это еще два года назад, причастие стали принимать только 10 «с тенденцией к дальнейшему падению уровня благоговейности».

А ведь почти 90 процентов рядового состава армии составляли выходцы из деревни. События последующих лет показали, что гонители церкви имели немало помощников и среди крестьян, причем разных поколений.

Это было характерно и для православных приходов на территории Беларуси. Что касается Римско-католической церкви, то свое мнение о прихожанах-белорусах, в частности, виленской диоцезии, оставил ее ординарий епископ Юрий Матулевич, поощрявший использование в костелах белорусского языка и поддерживавший ксендзов-белорусов: «вижу, что белорусский народ темный, не знает катехизиса, не умеет исповедоваться». Но если католик не знает катехизиса, в котором изложены основные положения вероучения, то и вера его основана на декалоге, религиозных обрядах, традициях и обычаях предков, нет-нет да и возвращающих человека к язычеству. И хоть говорил епископ о католиках-белорусах, католики, бывшие поляками или считавшие себя таковыми, в познании христианства и особенностей конфессии от своих соседей ничем не отличались.

В синагогах отобрали 30 кг серебра, в церквях 66 кг серебра, в костелах около 60 кг серебра…

Однако большевики вопреки надеждам либералов не хотели дожидаться, пока религиозность в народе «рассосется» сама. Советской власти так не терпелось на корню уничтожить «опиум для народа» – причем весь и сразу, что она решила действовать по принципу «чем сильнее шок – тем быстрее результат». И в феврале 1919 года решила ударить по, возможно, самым чувствительным струнам верующих: свет увидело постановление о вскрытии мощей святых.

Не миновало это святотатство и Беларусь. В Спасо-Преображенском монастырском храме Полоцка хранились мощи святой Евфросинии Полоцкой. «На общих основаниях» и «по настойчивым просьбам рабочих, крестьян и красноармейцев» серебряная рака, в которой они находились, была реквизирована в пользу государства, а сами мощи перевезены в Витебский историко-краеведческий музей, где их выставили на всеобщее обозрение рядом с коллекциями монет, вееров да столовой посуды.

Тогда же планировалось удалить из полоцкого костела святого Доминика и мощи «апостола Полесья» католического святого Андрея Боболи. Однако верующим удалось их отстоять. Правда, ненадолго.

Негативная реакция населения на эти первые активные действия государства против церкви вынудила правительство пока воздерживаться от дальнейших шагов в борьбе с единственным социальным институтом, настроенным к ней оппозиционно, если не сказать враждебно и пока имеющим автономию.

Однако наступил 1921 год. От жестокой засухи пострадали южные районы страны – от Южной Украины и Крыма до Западной Сибири и Казахстана. Голодали от 30 до 40 млн человек. Ленин понял: трагедию народа можно безболезненно использовать для борьбы с церковью.

«Именно теперь и только теперь, — писал он, — когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления… Чем большее число реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

23 февраля 1922 года ВЦИК принял постановление, в котором местным органам власти предлагалось приступить к изъятию из храмов всех предметов из золота, серебра и с драгоценными камнями. Через месяц Лениным были обозначены задачи, решить которые поможет изъятие ценностей.  И помощь голодающим в их числе даже не упоминалась. Зато говорилось о золотом запасе страны, об укреплении ее внешнеполитического положения, а также о том, что под прикрытием борьбы с голодом можно будет ослабить церковь и уничтожить наиболее деятельную часть духовенства.

Кампания по изъятию церковных ценностей активно велась по всей стране, исключение не делалось ни для какой конфессии. Реквизировались драгоценности и в минских храмах. В синагогах собрали 30 кг серебра, в православных церквях около 5 г золота, 66 кг серебра, 21 бриллиант весом более 2 карат и жемчуг. Из 7 минских костелов вывезли около 60 кг серебра, 11 кг медных монет и около 30 г золота. В Москву из БССР в 1922 году было отправлено почти 1,2 т серебра.

Многие приходы просили оставить в храмах хотя бы богослужебные сосуды, а их стоимость компенсировать деньгами. Иногда комиссии на это соглашались, однако через некоторое время предметы все равно реквизировали.

Организаторы кампании рассчитывали получить десятки, если не сотни миллионов золотых рублей, а не удалось собрать и пяти. Из этих денег на 1 миллион действительно купили продовольствия голодающим, а остальные потратили на проведение изъятия и на антицерковную кампанию. Только на технические нужды (оплата труда грузчиков, ящики, транспорт) ушло полтора миллиона рублей.

Однако несмотря на непреодолимое желание расправиться с церковью, на территории Беларуси в 1920-е годы массовый террор против духовенства развернут не был.  Аресты священников и мирян происходили точечно, к смертной казни также приговаривали редко. Так, до 1929 года были расстреляны «только» 9 ксендзов, а к относительно небольшим срокам лагерей приговорили 15. Эти цифры не идут ни в какое сравнение с теми, что зафиксированы в 1930-е.

«…Кому служу я и религия? Только богатым,  фашистской Польше и контрреволюции»

К тому же у чекистов в отношении церкви были свои намерения.

ОГПУ разработало план дискредитации священников, их привлечения к сотрудничеству. Программой-максимум было склонение к отказу от священнического сана. Какой обработке подвергались православные батюшки и дьяконы, католические ксендзы, чтобы эта программа дала плоды, мы, вероятнее всего, никогда не узнаем. Но то, что среди методов «убеждения» были и физические, сомневаться не приходится.

Один из примеров тому – судьба уроженца деревни Денисовка ныне Браславского района ксендза Андрея Федуковича. С 1915 года он служил в Житомирской епархии.

В 1923-м был арестован первый раз, через год второй и отправлен в Харьковскую тюрьму. Под пытками был вынужден «признать» обвинение в шпионаже и подписал приготовленное в Москве письмо Папе Римскому с утверждением, что «в СССР не существуют гонения на Католическую церковь, а священники арестовываются за свою политическую и шпионскую в пользу Польши деятельность». В ноябре 1924 года это письмо было опубликовано в «Правде» и перепечатано всеми газетами.

Как отработанный материал А. Федукович был освобожден из тюрьмы, но житомирские чекисты продолжали ежедневно вызывать его на допросы, сопровождаемые избиениями. В результате сильнейшего нервного расстройства ксендз, исповедавшись, поднялся на высокий холм на окраине города, и, облив сутану керосином, поджег себя. Людям, прибежавшим его тушить, кричал: «Я согрешил против человечества!»

На территории БССР тоже был эффект от усилий чекистов. Гомельская газета «Полесская правда» в 1929 году опубликовала текст одного из бывших православных священников Вениамина Блонского, в котором он объяснял, что перешел в светское состояние, чтобы участвовать в революционном строительстве.

Из 107 католических священников, работавших в советской Беларуси в 1920-е годы, от сана отказались 4. Первым это сделал в сочельник 1924-го В. Хщонович.  Все указывает на действительно добровольный уход Хщоновича из костела. Он публиковал в газетах материалы атеистической направленности, выступал на атеистических лекциях, общим тиражом 10 тысяч экземпляров издал в Киеве и Минске брошюру с объяснением причин пересмотра своего мировоззрения.

А вот на отречения трех ксендзов в сентябре – ноябре 1929 года видна печать ОГПУ. Все было сделано под копирку. Сначала – публикации в республиканской газете на польском языке Оrka («Пашня»). Это были репортажи из костелов с мессы, когда ксендзы объявляли о своем решении отказаться от священства. Все зачитанные ими тексты тоже очень похожи.

Вот что сказал, к примеру, Юзэф Жемойтук, бывший настоятель костела в деревне Юрковичи Логойского района: «В советском государстве трудящиеся способны к творческому труду без помощи религии. Я нашел ответ на вопрос, кому служу я и религия: только богатым, которые грабят народ, и тем, кто желает гибели советской власти, а также империалистическим намерениям фашистской Польши и контрреволюции».

Власть торопилась использовать священников-отступников для атеистической пропаганды по максимуму. Тот же Жемойтук кочевал из одного коллектива в другой с рассказом о том, что религия – опиум для народа, что советская власть построит рай на земле и что Польша – главный враг СССР.

Сейчас в Юрковичах храма нет, его сожгли в 1935 году. Естественно, здесь нет и свидетелей событий девяностолетней давности. Но жительница Юркович Евгения Петровна Кункевич, родившаяся за два года до войны, опираясь на мнение родителей и односельчан, утверждает: отца  Жемойтука отречься от сана заставило ОГПУ.

Но светское состояние не гарантировало бывшим священникам спокойное и счастливое будущее. Если о судьбе двух из них данных не сохранилось, то о Хщоновиче известно, что в 1930-е он был арестован и отправлен в лагерь, а Александр Сак, бывший настоятель костела в Мозыре, после неоднократных арестов был расстрелян.

В 1928 году секретарь ЦК КП(б)Б Кнорин сделал неутешительный для себя и соратников вывод: партия «с той колоссальной задачей распространения антирелигиозного влияния над рабочим классом не справилась». В итоге большевики достали из колоды туз – террор, продлившийся десятилетие.

В те же годы та же карта была в руках еще двух диктаторских идеологий – итальянского фашизма и германского национал-социализма. Несмотря на все различия, у них было общее – обожествление партии, ее лидеров и написанных ими текстов. Эти политические религии не могли допустить ни существования других, традиционных, религий, ни человека, наделенного свободой. Ведь они знают только два вида отношений с ними – либо уничтожение, либо использование в своих целях.