Кто виноват? Неужели снова Пушкин? О ревизии топонимики и монументалистики

Разумеется, интеллектуал Акудович тут не более виноват, чем тот же Пушкин, которого мы часто поминаем всуе. В тех случаях, когда виновник на самом деле очевиден.

Причина и следствия

Вскоре  после начала войны на телеграмм-канале, название которого является поэтическим эвфемизмом мочи, я скачал методичку, подробно объясняющую причины вторжения в Украину. Конечно, там есть и раздел, посвященный дискриминации русского языка. Факты приводятся вопиющие. К примеру, Олег Скрипка решил нанимать на работу только украиноязычных. А во Львове как-то наваляли уличным лабухам, которые осмелились спеть там по-русски.

Вот, в приниципе, довольно адекватная картина того культурного геноцида, который развязали прорвавшиеся во власть нацисты. Согласитесь, за такое и вправду не жаль стереть с лица земли десяток городов.

Но если бы авторы методички собирали фактуру сегодня, их урожай был бы куда более убедительным. Остается лишь плевое для пропагандиста дело: переставить местами причину и следствие. Что они с успехом и предпринимают.

Скажем, во Львове группа интеллигенции предложила переименовать все улицы, чьи названия так или иначе связаны с Россией. Разумется, об этом тут же радостно сообщили государственные СМИ противника.

Возможно, вдумчивый читатель этой новости удивится: неужели в насквозь бендеровском городе таких улиц обнаружилось аж три десятка (еще два, кстати – в Ивано-Франковске)? И вообще… как памятники Пушкину в Ужгороде и Мукачево смогли пережить долгие годы нацистского террора? Ведь их убрали буквально на днях. Интересно, с чем это связано?

Но вряд ли, конечно, у кого-то такие вопросы возникнут. Читатели, которых не пугает когнитивный диссонанс, подобные ресурсы давно обходят стороной. Как и те, кто способен находить причинно-следственные связи.

А вот целевая аудитория данных ресурсов вряд ли сможет понять очевидное. После того, что случилось (а словами это просто не описать), эмоции бьют через край.

Топонимические коллизии

Впрочем, на сегодняшний день нашим соседям выход для них удается искать куда лучше, чем в недавний период оголтелого “ленинопада” (хотя и продолжение последнего порой наблюдается). Скажем, тот же “топонимический геноцид” во Львове ставит перед собой цель всего лишь исправить волюнтаристские недоразумения советских времен – великолепно всем нам знакомые.

Даже самый изобретательный экскурсовод не сможет объяснить, как во Львове появились улицы Чувашская или Абхазская, и причем здесь вообще Боткин. Отсюда и предложение (NB, Карл, именно предложение!) дать этим улицам более адекватные названия.

Жертвой переименований рискуют стать те деятели русской культуры и науки, которые ни к Львову ни к Украине  не имеют никакого отношения.  Кстати, попал под раздачу и классик украинского соцреализма Петр Козланюк. Но это уже вообще другая тема, другой фронт противостояния.

Возможно, если бы не этот ужасный триггер, ни его, ни Пушкина никто бы вообще не трогал. Ревизия топонимики и монументалистики – вещь в принципе правильная. Но только в суетливой мирной жизни постоянно не до того.

Будем надеяться, что это именно ревизия. То есть, вдумчивый процесс, избавленный от вандализма, а не попытка сорвать злость на безобидных изваяниях.

Ведь одно дело – памятник Булгакову и его дом-музей на Андреевском спуске. Некоторое пренебрежение к украинцам Афанасьевичу также не было чуждо, но… он там, по крайней мере, жил.

А совсем другое – бронзовые Пушкины в тех городах, где классик в лучшем случае бывал проездом – а то и самих названий никогда не слышал. В Украине таких памятников в обшей сложности более 70! Только в Киеве их четыре. В Мариуполе – три. За сохранность, правда, не ручаюсь: туда ведь русский мир пришел.

Да, нет сомнения в том, что русская культура давно использовалась как инструмент колониализма. Пушкин в этом не виноват – он к тому времени уже умер. Железной духовной скрепой поэт стал на сотый свой день рождения. Его праздновали в царской России примерно так же, как чуть позже ленинские. И с одинаковой мотивацией.

В советское время традиция продолжилась. Так в Минске сложилась красноречивая топонимическая коллизия: к магистральному проспекту того самого Пушкина примыкает скромная улочка Дунина-Марцинкевича – белорусского классика, который прожил в этом городе почти всю жизнь.

Что поделать, коль родился в империи? 

Не буду долго спорить с мэтром, насколько тоталитарна русская литература, и какую ответственость она несет за миазмы имперской идеологии. Замечу разве, что писатели – тоже дети своего времени, причем не только русские. Многим английским классикам мировоззрение колониализма было присуще не в меньшей мере. Что поделать, коль ты родился в империи?

К тому же, вообще непонятно, почему именно литераторы должны восприниматься как некие национальные трибуны. Мы-то уж с вами знаем, что очень мало кто из классиков был мерилом нравственности. Но все равно любим их (или нет) за то, что они создали. А не за количество выпитого, съеденного и вынюханного. И не за высказывания о политике.

Но здесь, наверное, уместней сказать о другом. Нет сомнения, что культурная значимость того или иного явления прошлого оценивается нами с нынешней перспективы.

Лучший пример – египетские пирамиды и храмы в Луксоре. Посещая эти диковинки, мы вряд ли задумываемся о том, что они являются памятниками чуть ли не самого жуткого тоталитарного строя, который только можно себе вообразить. Просто потому, что этого строя давно уже нет в природе. А вот если бы мумии воскресли и с криком “Можем повторить” ринулись на изумленную публику…

Та же колониальная архитектура – весомая часть культурного наследия. И не только в Латинской Америке. К примеру, в Западной Украине множество прекрасных строений времен Австро-Венгерской империи. Отношение к ним уважительное. Но это потому, что данной империи больше нет, и с Украиной она не воюет.

Примерно такую же эволюцию восприятия переживает и советское искусство, в особенности – монументальное. Среди энтузиастов, которые прилагают усилия для его сохранения, я не знаю ни одного коммуниста. А все потому, что из идейной плоскости оно давно перешло в эстетическую. И, как вяснилось, вполне может претендовать на роль интересного культурного феномена.

Очень здорово, когда произведения искусства переживают те железобетонные, казалось бы, идеологические дискурсы, которые их породили. А заодно и тех, кого Акудович называет “курдупелями”.

Пережили, освободились от контекста – и отправились в свободное семантическое плаванье, к новым интерпретациям.

Да, искусство – оно, конечно, хрупкое и подвластное времени со всеми его пороками. Но при этом куда более универсальное, чем курдупельские идейки.